На минуту Даг загляделся и тут же поплатился за нерасторопность. Что — то тяжелое стукнуло в затылок, перед глазами потемнело. Северянин услышал ядовитый смех и узнал бородатого главаря тех, кто напал на «Золотую деву».
— Держите щенка! — гоготнул руян. И добавил еще несколько фраз, обращаясь к своим бойцам.
Мальчишке мигом скрутили руки, но бить не стали. Минуту спустя подняли и потащили. Кто — то бесцеремонно поволок его за волосы. Северянин, как мог, упирался ногами, извивался ужом, но вырваться не сумел. Похоже, что волочивший его не задумывался, дотащит он до места назначения труп или живого человека. А вокруг творился кошмар. Стонали раненые, угодившие под мертвых, придавленные лошадьми. Стонали обожженные. Тех викингов, кто успел отступить к берегу, пока не преследовали. Многих взяли в плен, стреножили и вязали им руки. Последнее, что видел Даг позади, перед тем как на голову надели мешок, — это громадные створки городских ворот, они медленно закрывались, отрезая путь к свободе.
И море скрылось от него. На много дней.
Глава четвертая, в которой живые становятся пленниками идола, а мертвым везет больше, чем живым
Его швырнули в темноту, на жесткую солому.
Поблизости вздохнуло крупное животное. Где — то рядом, в темноте, сопели взрослые мужчины. Густо дохнуло коровьим стойлом, рыбой и гнилой соломой. Чуть дальше пахло кислым молоком, забродившим медом и собаками. Но к обычным деревенским запахам, по которым так соскучился Даг, примешивалось что — то еще. Горько — сладкий, дурманящий аромат проникал повсюду, гибким червем вползал сквозь щели, нехорошо щекотал нос.
Даг перекатился на спину, с немалым трудом пропихнул одну, затем другую ногу в кольцо связанных рук. Теперь он сумел развязать мешок и освободил голову. Стало не намного светлее, но то, что он увидел, само помещение, озадачило Северянина. Он надеялся, что угодил в обычный хлев, из которого можно сделать подкоп или разобрать крышу. Однажды Дага уже пытались сделать рабом в Дании, там он выломал доску из крыши тюрьмы и убежал. Но отсюда убежать казалось почти невозможным.
Прокопченные балки потолка находились на недосягаемой высоте. Едва укрытый соломой пол был сбит из шершавых гранитных блоков. Ворота «хлева» могли бы выдержать прямой удар тарана, наверху и внизу они плотно входили в пазы, не оставляя места даже для мышонка. Влево и вправо угадывались дощатые перегородки, там жевали жвачку коровы. Где — то дальше блеяли барашки.
Он прислушался в надежде уловить отголоски битвы. В голове не укладывалось, что друзья могли его бросить в плену. Как и прежде, Северянин легко определил направление на север, определил, в какой стороне море, но звуков боя так и не услышал. Сильно болел затылок; кажется, его здорово приложили головой о борт лодки.
— Малый, ты как, жив? — донесся сиплый голос из темноты. Кто — то протянул чашку с водой.
Даг обрадовался незнакомцу, как родному. Жадно выпил воду. Лишь потом сообразил, что с ним опять говорят на каком — то наречии русичей.
— Жив, только плечо болит. — Даг принялся грызть веревку, стянувшую кисти. От проклятых пут пальцы почти онемели. — А ты кто такой?
— Я — то? Кличут меня Иван Обрубок, за старшего я тут.
— Я тебя не знаю, — насторожился Даг. — Ты с «Быка»?
— Я не с «Быка», — печально рассмеялся невидимый собеседник. — Я тута давече.
— Ты не из кривичей?
— Неа, с Киева мы.
— С Киева? — Северянин задумался. Про богатый Киев он слышал, и не раз. И по всему выходило, что это очень далеко. — Давно ты здесь сидишь?
— Давненько. Я ведь еще у Премудрой Вольги, что с Плискова, у матушки нашего Святослава, в чадушках ходил. Потом как толмачом в посольство взяли, да так домой и не вернулся.
Про князя Святослава Даг что — то смутное припомнил. Вроде бы, князь этот смело громил кочевников, которые угрожали речным торговым путям.
— Значит, тебя заперли давно, и ты доволен?
— А ты, малый, коли хочешь жить подольше, должен меня слушать, а не учить, — слегка обиделся Иван.
— Не буду я никого слушать! — Даг попытался встать, но больно ткнулся носом в пол. Связанные ноги одеревенели. — У меня есть херсир Торир, только его я слушаю.
— Нема у тебя херсира. — Иван Обрубок погремел чем — то в темноте, и вдруг стало чуть светлее.
Протянулась грязная тощая рука, поставила на пол каменную плошку с рдеющими углями.