Испуганный взгляд Холли метался от дерева к дереву, стремясь отвлечь ее от этих мрачных мыслей. Пейзажи Уэльса были для девушки такими же чужими, как и круговерть событий, в которую она окунулась с таким безрассудством. Древние дубы, такие непохожие на стройные березы и вязы Тьюксбери, простирали над головами раскидистые кроны. Их густые ветви не пропускали солнечный свет, и внизу в сырых зарослях папоротника царил полумрак. Ковер мха заглушал стук лошадиных копыт.
Мрачное очарование леса быстро распалило воображение Холли. В гортанном крике неведомой птицы ей слышался язвительный хохот фей, насмехающихся над ее судьбой. Мелодичное журчание струящегося среди камней ручейка становилось зовом свирели козлоногого Пана, завлекающего девушек к погибели. Искривленные ветви терновника и ольхи казались Холли застывшими в муках гримасами, исказившими лица глупцов, дерзнувших вторгнуться в этот заколдованный лес.
Дорога круто пошла вниз, и Холли вдруг с ужасом заметила, как сильно отстала от остальных, уже переправляющихся через бурлящую водоворотами протоку, преградившую путь. Жалея о том, что она не перекинула ногу через спину кобылы, пока они еще были на ровном месте, Холли заторопилась вниз, вцепившись руками в поводья и лошадиную гриву, чтобы удержаться в неудобном седле.
Кобыла зашлепала по пенящейся воде, доходящей ей до бабок, и вдруг какое-то прикосновение к непокрытому затылку Холли заставило ее вздрогнуть. Девушку обуял ужас. По коже пробежали мурашки. Ей показалось, что она попала в паутину и мерзкое насекомое ползает у нее в волосах. Выронив поводья, она завертелась в седле, отчаянно крича и колотя себя руками по голове и плечам.
Испуганная лошадь попятилась назад, сев крупом в ледяную воду. Холли не смогла бы сказать, что привело ее в чувство: резкий удар при падении или устремившаяся под юбки холодная вода; только что она испуганно визжала; в следующее мгновение тупо взирала на безобидный прутик, который приняла за какого-то ядовитого паука, а скрученный листок за его паутину.
Повисла настороженная тишина. Обернувшись, Холли обнаружила, что все застыли, глядя на нее так, словно она упала не с лошади, а свалилась с неба.
Возможно, она снесла бы ухмылку, которую попытался скрыть за поднятой перчаткой Кэри. Возможно, она вытерпела бы ехидную улыбку отца Натаниэля и даже то, что Элспет, верная любящая Элспет сжала губы так, что лицо ее от недостатка воздуха покрылось красными пятнами. Невыносимыми оказались глаза ее мужа, лишенные всякого выражения, кроме жалости, и Холли почувствовала свое положение еще более глупым.
Она продолжала сидеть на илистом дне ручья, захлестнутая волной страшной тоски по дому. Ей захотелось лишь одного: перенестись в теплый уют своей кровати в Тьюксбери. Вернуть длинные шелковистые волосы, густые ресницы, нежную кожу. Вернуться к папе. И, самое мучительное, к маме. Эта тоска, сдерживаемая столько лет и почти позабытая, стиснула Холли горло и заставила навернуться на глаза слезы.
Громко всхлипнув, ожидая, когда первая слезинка скатится по щеке, Холли вдруг подумала, что ей больше нет нужды плакать. Нет воздыхателей, готовых осушить ее слезы; нет наставника, который отчитает ее за покрасневший нос, нет отца, который побранит за то, что она дала волю своему горю при посторонних.
Осознав это, Холли Фелиция Бернадетта де Шастл, леди Гавенмор, самая прекрасная женщина во всей Англии, закинула голову и отчаянно зарыдала.
11
— Господи, можете вы сделать хоть что-нибудь, чтобы она умолкла?
Даже если бы у Остина был ответ на эту мольбу своего оруженосца, а его у него не было, Кэри пришлось бы оторвать руки от ушей, чтобы его услышать. Остин и его спутники, охваченные ужасом, завороженно сидели на лошадях, изумленно взирая на девушку. Кони беспокойно переступали с ноги на ногу, готовые пуститься опрометью вскачь.
И Остин не мог винить их в том. Ему самому хотелось сделать то же самое. Когда-то у него была наивная надежда, что жена станет ему верной подругой жизни, возьмет на себя часть забот и ответственности, облегчив груз, лежащий на его плечах. Но постепенно рыцарь приходил к выводу, что взвалил на себя лишь новую ношу. И к тому же оглушительно громкоголосую.
Закинув голову назад, девушка ревела, словно новорожденный теленок. Обильные слезы ручьями стекали по ее лицу. Остин ни за что бы не подумал, что человеческая кожа может так раскраснеться, как раскраснелись на солнце щеки его жены, а нос ее налился багрянцем спелой вишни. В это мгновение она больше всего походила на уродливого тролля, с которым случился нервный припадок.
Подобная слезливость, допустимая разве что капризному ребенку, взбесила бы Остина, если бы он не уловил в завываниях жены жалобные нотки. Казалось, сейчас она; изливала накопленное за всю жизнь горе.
— Черт побери, Остин, сделайте же что-нибудь, — взмолился Кэри. — Утешьте ее. Предложите ей носовой платок. Похлопайте ее по… по… — он осекся, подыскивая подходящую часть тела, — по плечу.
Остин и сам изнывал от желания действовать. Перекинув левую ногу через седло, он спешился.
— Забирай остальных и поезжай вперед. Не останавливайтесь, что бы вы ни услышали.
Священник и нянька начали возражать.
— О, сэр, пожалуйста, будьте снисходительны, — сказала Элспет, сама едва не плача. — Вы не должны быть с ней излишне строги. Моя госпожа — очень нежная и хрупкая.
Остин скептически поднял брови. Нежная и хрупкая госпожа в настоящий момент лупила кулаками по ручью, поднимая в воздух фонтаны брызг.
— Она хочет сказать, — тревожно взглянул на стиснутый кулак Остина священник, — телосложение леди таково, что она, скорее всего не вынесет побоев, поэтому мы просим вас…
— Хватит! — взревел Остин. Все, включая Кэри, вздрогнули.
— Единственный, кто сейчас познакомится с моими кулаками, будет человек, дерзнувший обвинить меня в намерении поднять руку на женщину. А теперь делайте, как я приказал. — Он повернулся к Кэри. — Если кто-либо из этих двоих посмеет повернуть назад, пронзи его стрелой.
Кэри и служанка поспешили подчиниться, направив коней вверх по тропинке. Священник задержался, задумчиво оглянувшись. Остин сверкнул глазами. Собственническое отношение этого человека к его жене начинало выводить рыцаря из себя.
Удостоверившись, что завывания Холли не прекратятся без вмешательства извне, Остин, стянув сапоги и перчатки, шагнул прямо в ручей и опустился на корточки в нескольких футах от девушки, опершись локтями о колени. Холодная вода замочила ему рейтузы.
Холли, зажмурившись, набрала полную грудь воздуха, готовясь к новому воплю, но тут почувствовала чье-то присутствие рядом. И не просто чье-то: она ощутила прохладную свежесть мяты. Присутствие своего супруга.
Рыдание Холли сменилось сдавленным иканием, когда она, приоткрыв распухшие веки, увидела странное зрелище: сэр Остин Гавенмор мирно сидел на корточках посреди бурлящего ручья.
Он ласково улыбнулся.
— Теперь лучше, Айви?
Его невозмутимое лицо послужило для нее удобной мишенью.
— Холли, болван! Холли! Сколько раз можно повторять? Вы настолько глупы, что не в силах запомнить имя собственной жены?
Слишком разъяренная, чтобы задумываться о последствиях своих действий, она швырнула прямо в его самодовольное лицо то, что было у нее в руке, — пригоршню жидкой грязи.
И тут же Холли с удивлением почувствовала, что ей стало легче. Несказанно легче. Она словно сбросила со своей груди каменную тяжесть. Но облегчение пришло к ней в самый неподходящий момент. Возможно, она и сдержала бы смешки, увидев забрызганное грязью суровое лицо мужа, но недоумение, с которым он захлопал глазами, очищая его, доконало Холли. Указывая на него пальцем, она перешла от всхлипываний к безумному хохоту. Остин, поднявшись из воды, двинулся к ней, словно его обуяла жажда крови. Прекрасно сознавая, что валлийский гигант в пятнадцать стоунов весом представляет собой гораздо более серьезную опасность, чем воображаемые чудовища, Холли тем не менее была не в силах унять смех, как до того она не могла остановить рыдания.