Возникла многозначительная пауза.
— Ты... дурак, Коринг! — прошептал Камминс.
— Это была самозащита. И он все равно уже лет двадцать как должен был умереть.
Камминс молчал, напряженно думая.
— Нам лучше встать пораньше. Я попытаюсь все уладить, но ты натворил черт знает что.
Вместо ответа Коринг повернулся на бок и через пять минут захрапел.
После завтрака, старший носильщик Твало вошел в палатку.
— Хозяин, — начал он без предисловий. — Все парни ушли в буш.
Рот Камминса напрягся. Это было серьезно. Это значило, что все носильщики убежали одновременно. А африканцы не отказываются понапрасну от честно заработанных денег.
— Почему они убежали? — коротко спросил Камминс.
Твало помялся и посмотрел туда, где спал Коринг.
— Умер старик джу-джу, — пробормотал африканец. — Но это еще не все. Белый человек ограбил джу-джу, это...
Слова подвели его, он разрывался между верностью хозяину и ужасом перед отвратительным преступлением прошлой ночи. Камминс знал, что бесполезно пытаться выяснить, откуда Твало и его люди пронюхали о случившемся. Это одна из загадок Африки: местные узнают о событии еще до того, как оно произойдет.
— Как насчет того, чтобы нанять людей из деревни? — предложил Камминс.
Твало покачал головой.
— Этих людей не интересуют пешие экспедиции, они плавают на каноэ. Кроме того... — он со страхом оглянулся, — ...они не любят, когда кто-то входит в дом джу-джу.
Камминс понял, что это значит. Безобидные и, по своей природе, совершенно не агрессивные, западные африканцы способны быть невероятно злобными, когда на поверхность выходят их религиозные страхи. И чем дальше от цивилизации находится племя, тем сильнее в нем равнодушие к власти белого человека.
Коринг вышел из палатки, протирая глаза. Камминс объяснил, в чем проблема, и предложил ему снова проникнуть в храм и вернуть статуэтку на место.
— Черта с два я это сделаю! — проворчал Коринг. — Найду я тебе новых носильщиков.
Он схватил кнут из кожи бегемота и направился было к деревне.
Камминс схватил его руку.
— Ты дурак... ты и так создал кучу проблем! Нам повезет, если мы вообще выберемся отсюда живыми.
Он затолкал Коринга в палатку, и впервые Коринг не стал возражать. Возможно, он начал понимать, что ситуация становится очень серьезной. Камминс же не мог решить, что ему предпринять. Он хотел бы спросить Твало, но белый человек не спрашивает совета у аборигенов. Их место назначения, Акасси, располагалось в семи днях пешего пути. Но можно было взять каноэ и поплыть длинным окружным путем. Камминс решил двигаться по воде, хотя знал, что гребцов будет раздобыть сложно.
Так и случилось. В деревне не было видно ни одного жителя, все хижины опустели.
— Да ну их к черту! — воскликнул Коринг после бесплодных поисков. — Только зря потратили время. Сами справимся.
Он подошел к небольшому челноку, вытащенному на берег реки, и начал складывать туда их вещи.
Твало что-то пробормотал в качестве согласия. Другого выхода никто не видел. Тащить столько багажа на себе было невозможно, он едва поместился в узкую лодку, которая даже в лучшие времена не была устойчивой. Камминс настоял на том, чтобы палатку и большую часть провизии оставить в деревне в качестве платы за каноэ, и подчеркнул, что плыть налегке, — жизненно важно. Но на то, чтобы убедить Коринга, что виски тоже нужно оставить за бортом, как и различное снаряжение, все равно ушло довольно много времени. Однако Камминс был непреклонен.
— Если хочешь взять эту штуку с собой, — он указал на деревянного крокодила, которого его спутник завернул в одеяло, — лучше сделай так, чтобы Твало ничего не увидел.
— А что такого? Почему я должен обсуждать свой багаж со слугой?
— Послушай, Коринг, — сказал Камминс, — Твало довольно умный парень, не такой суеверный, как большинство африканцев, но и не агностик. Понимаешь, к чему я веду? Сейчас мы зависим от него.
Камминс вряд ли когда-нибудь забудет это путешествие по реке Огван. Каждый день они гребли, потея от непривычной работы даже в прохладе раннего утра. Их руки покрылись мозолями, все конечности невыносимо болели из-за неудобного положения, в котором приходилось сидеть. Дневная жара была почти невыносимой. Казалось, она давит, как невидимая тяжесть. Тем не менее, они гребли от заката до рассвета.