В суматохе праздника о похоронах Мериатон-Ташерит почти забыли. Сменхара и Мериатон стояли обнявшись все время, пока отправляли ритуалы и маленький гробик уносили во тьму. Фараон присутствовал на похоронах, но сидел в молчании, временами кивая или начиная покачиваться, и никто не знал, действительно ли он понимал, что случилось с его ребенком.
В конце хояка, когда Нил начал выходить из берегов и покрывать жаждущие воды поля, Анхесенпаатон разрешилась от бремени девочкой. Избранные аристократы, заполнившие опочивальню, чтобы свидетельствовать Египту о рождении царственного дитяти, все еще пребывали в праздничном настроении. Сидя на полу, придворные шутили и смеялись, заключая пари или играя в настольные игры, в то время как маленькая царевна кричала и тужилась. Ее роды были почти такими же длительными, как роды Мекетатон, и когда они закончились, девочка была слишком слаба, чтобы осознать поздравления Эйе или поцелуи Мериатон. Эхнатон, хотя его известили о близких родах, не пришел, и слуги Анхесенпаатон втайне этому были рады.
В минуты просветления, когда фараона отпускало безумие, он посвящал себя Сменхаре. Он превратил юношу в амулет, в счастливый талисман, прикипев к нему и душой и телом, но здоровье его все ухудшалось. Он приказал, чтобы царевича переселили в анфиладу комнат, примыкающих к царским покоям. Сменхара уступил, надеясь, что брат теперь будет чувствовать себя более спокойно и ослабит, наконец, свою хватку, которая постепенно сводила царевича с ума, но фараон только крепче цеплялся за него. Анхесенпаатон была еще слишком слаба, чтобы разделить царское ложе, даже если бы Эхнатон и желал ее. Казалось, что он, как прежде его отец, подпитывался некими таинственными силами, которые вытягивал из тела юноши. Сменхара испытывал мучительный стыд, появляясь в обнимку с фараоном у окна явления во время все более редких шествий царя к храму, но в остальное время он скрывался в полутьме своих тесных покоев, огрызаясь и набрасываясь на любого, кто приближался к нему. Однажды к нему пришла Мериатон, но даже на нее он накричал с такой злобой, что она ушла в слезах. И хотя уже феллахи наскребали по амбарам чудом сохранившиеся семена, готовясь к севу, и деревья уже вспыхивали свежей зеленью, которой люди не видели почти три года, и шадуфы снова проливали живительную влагу на иссушенные царские лужайки, в сердце Египта все еще лежала губительная тьма.
Хоремхеб обошел вставших на его пути стражников Сменхары, обругав их, с грохотом захлопнул за собой тяжелые кедровые двери и небрежно поклонился царевичу. Сменхара стоял у окна, сложив руки на груди, глядя поверх крытой колоннады на залитый солнцем садик. Хотя в комнате было тепло, он зябко кутался в плотные белые одежды. Он не подал виду, что услышал, как кто-то вошел в комнату. Хоремхеб подождал некоторое время, потом учтиво произнес:
– Царь…
– Убирайся, военачальник.
Хоремхеб подошел к нему и снова поклонился.
– Прошу прощения, но я не могу уйти, не получив твою печать на этом документе.
Сменхара мельком глянул на свиток и снова отвел взгляд.
– Ты уберешься прямо сейчас, вместе со своим документом.
Взгляд Хоремхеба задумчиво скользнул по вздутым, опухшим губам, бледной багровой отметине блекнущего кровоподтека на длинной шее, напряженным пальцам, впившимся в измятую ткань. Он шагнул вперед, вставая между царевичем и окном, и Сменхара отступил.
– Фараон не будет жить вечно, – мягко начал Хоремхеб.
Он хотел было продолжить, но лицо Сменхары вдруг исказилось злобной гримасой.
– Да как смеешь ты жалеть меня! – зашипел он. – Меня, царевича крови и наследника трона! Я заставлю наказать тебя, солдат!
Хоремхеб равнодушно перенес оскорбление.
– Я не жалею тебя, Птенец-в-гнезде, – сухо ответил он. – Настало время готовиться к новому правлению.
– Если ты пришел тереться об меня, как ласковый кот, иди сам поиграй со своим дружком. – Он употребил особенно непристойное выражение, но Хоремхеб не дал втянуть себя в ссору.
– Это приказ о немедленной мобилизации армии, – резко сказал он, поднимая свиток. – Я хочу, чтобы ты дал ему официальное одобрение, чтобы от Египта осталось хоть что-то, чем ты мог бы править.
– Мне наплевать на Египет.
– Я знаю. Но если ты хочешь получить двойную корону и будешь вести себя достаточно умно, то мое содействие тебе обеспечено.
– Угрожаешь? – презрительно фыркнул Сменхара. – А ведь, в самом деле, военачальник, стоит мне поднять палец, и тебя пронзят копьями и бросят в Нил.
– Не думаю, что ты сможешь так поступить, царевич, – тихо ответил Хоремхеб. – Так или иначе, в твоих интересах заручиться моим доверием. Твоя мать хотела добиться трона для тебя, и если ты захочешь заполучить его, тебе понадобится моя помощь.
Не знавшие солнца щеки Сменхары запылали.
– Твоя дерзость непростительна, Хоремхеб! Я его, считай, уже заполучил!
– Не совсем. Под защитой царицы Нефертити подрастает твой единокровный брат. Если бы наследование было только вопросом крови, его притязания были бы сильнее твоих.
Глаза Сменхары сузились.
– Ты осмеливаешься заявлять, – тихо сказал он, – что, если я не сделаю так, как ты хочешь, ты перенесешь свою преданность на незаконнорожденного отпрыска от противозаконного брака? Моим отцом был Аменхотеп Третий, величайший фараон, какого только видел Египет. Ни у кого нет больших прав на трон, чем у меня.
– Царевич, не думаю, что притязания крови будут иметь большое значение, когда фараон умрет. Казна пуста, управители развращены бездействием и взятками, страна в целом почти безнадежно доведена до нищеты. Власть перейдет к тому, кто сможет удержать ее, а не к тому, чья кровь самая чистая. Тебя должны считать достаточно сильным, чтобы признать твое право на трон. Я любил твоего отца и восхищался им, а твоя мать была для меня богиней. Помоги мне помочь тебе.
Сменхара внимательно посмотрел ему в лицо.
– Твои глаза лгут, – сказал он. Его пальцы коснулись кровоподтека на шее, и он рассеянно потер его. – Если ты хочешь помочь мне, убей моего брата.
– В этом нет необходимости. Я уверен, что он и так умирает. Мы можем издавать любые указы, какие пожелаем, и он не станет вмешиваться. Его дни свелись к мрачной череде видений и кошмаров. Он утратил связь с миром.
– Ты не был бы так уверен в этом, если бы это тебя он целовал и ласкал с таким вожделением. – Голос Сменхары дрогнул. – Я думал, ты ему друг. Я не могу доверять тебе.
– Это не важно. Я тебе тоже не доверяю.
– Твои речи – богохульство. А что же Эйе?
Хоремхеб улыбнулся:
– Носитель опахала очень стар.
– О боги, ты отвратителен. – Сменхара резко отвернулся от него.
Рядом с ложем стояло вино, он налил себе и жадно выпил, вытирая губы тыльной стороной ладони.
– Давай свиток. Мобилизация?
– И война. – Хоремхеб отошел от окна и, протянув документ Сменхаре, настойчиво сказал, глядя в лицо юноше: – Я гордился своей страной, царевич. Когда я был маленьким мальчиком в Хнесе, мой отец учил меня служить богам, чтить царя и каждый день возносить благодарение за счастье родиться египтянином. Все люди завидуют нам, говорил он, потому что Египет – процветающая страна и его законы справедливы. У меня не было причин сомневаться в его словах. – Он отступил и, подойдя к окну, устало прислонился к стене. – Он много и усердно работал, но у нас была хорошая жизнь. Наша земля приносила неплохие урожаи, и даже после уплаты ежегодных налогов сборщикам фараона у нас оставалось достаточно зерна, чтобы отец мог обменять его на пару безделушек для матери. Хнес был благословенным местом. Даже беднейшие крестьяне не нуждались в подаянии. Жаль, царевич, что ты не видел моего родного города теперь. – Он отвернулся и уставился на сад. – Он обнищал. Я посылал золото местному жрецу, чтобы он раздал его людям, но они ожесточились от нужды, и, хотя золото может помочь им наполнить желудки, на него нельзя купить утраченное достоинство. – Он невольно повысил голос и теперь замолчал, стараясь успокоиться. – Будучи ребенком, я не сознавал, что Хнес расположен слишком близко от границы. Никто не задумывался об этом. Но теперь Хнес полон страха. Какие ужасные слова! Жители Египта на египетской земле засыпают в страхе проснуться и найти свое селение кишащим иноземными солдатами! Какой позор! – Он внезапно обернулся и снова внимательно посмотрел на Сменхару. – Я никогда не был таким, как другие мальчишки Хнеса, – сказал он. – Я всегда знал, что мне судьбой уготованы большие деяния. Я был умен и исполнен честолюбия, но больше всего я горел желанием служить своей стране и богу на троне Гора, чье благосклонное всемогущество давало возможность мне и моей семье каждый вечер ложиться на соломенный тюфяк, не страдая от голода, и спать, не беспокоясь ни о чем.