Снова вызвав бурю восторгов, Тиа-ха проскользнула обратно к своему месту, неспешно извиваясь, надела узкое платье, потом опустилась на подушки и приказала принести вина.
– Таких вояк часто можно запугать угрозами и вдохновить туманными обещаниями, – ответила Тейе дочери. – Эйе обо всем доложит мне, когда будет готов. А пока необходимо проследить, чтобы иноземец ни в чем не знал нужды.
Ситамон улыбнулась и обмакнула пальцы в вино.
– Предложите ему Мутноджимет, – медленно добавила она. – Они одного поля ягоды. Мой господин желает удалиться?
Аменхотеп с трудом поднялся, и тут же шумное веселье стихло, по зале пробежал шепот. Хранитель царских регалий тоже встал, вынул драгоценные атрибуты из сундучка, который повсюду носил с собой, и поднял их высоко над головой. Фараон кивнул вестнику.
– Мани, подойди, – объявил тот.
Посланник Египта в Митанни – седой, сухощавый, немного сутулый человек с благородным лицом – твердым шагом приблизился к подножию помоста. Он легко распростерся ниц перед фараоном и замер, прижавшись лбом к прохладным плитам пола; за те секунды, пока фараон собирался с духом для приветственной речи, Тейе физически ощутила, что силы супруга на исходе.
– Мани, возлюбленный богов и истинный слуга Египта, – наконец произнес Аменхотеп, стараясь говорить громко и повелительно, чтобы его было слышно всем присутствующим. – За выдающиеся способности и преданность, с которой ты нес свою службу, и в знак нашего беспредельного одобрения я награждаю тебя золотом милости. Встань.
Мани поднялся, раскрыв ладони, а фараон принялся снимать с себя золотые украшения и бросать их неулыбчивому человеку. Браслеты, кольца, серьги, массивная золотая пектораль со звоном посыпались на мраморный пол. Мани поклонился. Гости зашумели. Аменхотеп равнодушно сделал знак слугам и удалился с помоста. Тейе кивнула Херуфу, который с улыбкой приблизился к Тадухеппе, недвусмысленно намекая, что она тоже должна уйти.
– Есть ли новости из Мемфиса? – спросила Ситамон. Тейе оторвала взгляд от мужа, который брел к выходу, стараясь во что бы то ни стало сохранять бодрый вид.
– Нет, только сообщение караульной службы Нила о том, что Хоремхеб и царевич добрались благополучно.
Ситамон осушила свой кубок и, проведя по лоснящейся от масла груди, стянула колечко с пальца и принялась втирать в него благовония.
– Думаю, что, когда вода в реке пойдет на спад, я составлю компанию Нефертити для поездки в Мемфис, – сказала она, избегая материнского взгляда – Это развлечет меня. Я всегда стараюсь навещать свои владения, когда на виноградных лозах появляется завязь, чтобы узнать, какой будет урожай. Ты же понимаешь, никому нельзя доверять, даже управляющим. И потом, на верфях Мемфиса для меня строятся три ладьи, хочу посмотреть, как их будут спускать на воду.
Тейе медленно склонилась к Ситамон, и та наконец подняла на нее свои голубые глаза.
– Нет, Ситамон, ты не поедешь, – с нажимом произнесла Тейе. – Брат не для тебя. И ты будешь держаться от него подальше. После кончины фараона я подумаю, что с тобой делать, и, если мы с Эйе сочтем необходимым, Аменхотеп сможет взять тебя в жены, но до этого ты будешь всецело принадлежать отцу. Твоя власть и так уже достаточно велика.
Ситамон удивленно подняла брови и пожала плечиками.
– Трудно принадлежать мужчине, который каждую ночь предается любви с этим мальчишкой, а дни проводит в пьянстве, – гневно парировала она, надув полные губки, в такие минуты она была очень похожа на Тейе. – Моя жизнь невероятно скучна Ты, мама, в моем возрасте уже давно была великой царской супругой и самой могущественной женщиной в мире.
Тейе смотрела, как сверкает золотая пудра на влажных локонах, спадающих на лоб Ситамон. На округлых глянцевых щеках дочери едва заметно проступили носогубные складки – след недовольства, а выкрашенные черной краской брови решительно сошлись на переносице. У Тейе мелькнул вопрос: Было ли мое лицо в ее возрасте отмечено такими же морщинками своеволия?
Она поднялась, и в зале снова стало тихо.
– Мне бы не хотелось прибегать к наказанию, Ситамон, поэтому запасись терпением. Нефертити будет великой супругой, но не исключено, что ты станешь второй женой.
– Я уже и так вторая жена одного фараона и не желаю провести остаток жизни будучи второй женой другого. Я заслужила положение великой супруги. И не думай, что ты можешь отравить меня в гареме, как ты поступила с царевной Небет-нух, мама. Мою еду всегда пробует служанка.
Тейе вцепилась в упругое голое плечико Ситамон.
– Я была ребенком и действовала под влиянием беспричинного детского страха, – в ярости прошипела она. – А ты, Ситамон, слишком опытна в житейских делах, чтобы воспринимать нынешнюю ситуацию с подобной наивностью. А теперь иди спать. Вестник! Если Тиа-ха не слишком пьяна, пусть выйдет со мной в сад. Хочу поплавать. Спи спокойно, детка.
Не оглянувшись на море склоненных голов, она покинула залу. Когда привратники закрывали за ней задние двери, она услышала, как щелкнула метелка. Мутноджимет и один из карликов взвыл от боли. Другой в это время пьяно хохотал, притоптывая в такт музыке.
Тейе внезапно проснулась среди ночи, взмокшая от пота. У ложа дрожало затухающее пламя ночника, Пиха почтительно прикоснулась к ее волосам.
– Херуф ожидает за дверью, – прошептала служанка. – Гор послал за тобой, моя госпожа.
Постанывая, Тейе спустила ноги на пол, машинально потянулась за чашей холодной воды, всегда стоявшей на ночном столике. Пиха подала ей халат и расчесала слипшиеся каштановые локоны.
– Мне снилась луна, отраженная в водах Ахмина, – сонно пробормотала она. – Эйе был мальчиком, а наш отец стоял в лодке, держа костяную палицу. Что бы мог означать этот сон, Пиха?
– Не знаю, моя госпожа. Хочешь, я омою тебя?
– Нет, я слишком устала. Наверно, выпила много вина. Дождись меня. Подними занавеси на окнах, здесь слишком душно.
Когда она вышла, Херуф молча поклонился, а стражники гарема выстроились впереди и позади нее. Они в молчании миновали пустынные коридоры, потом сад Тейе и через калитку в стене вошли во владения фараона. По мере приближения к саду гарема Тейе, совершенно бесшумно ступавшая по упругой траве, стала различать за стеной тихие шорохи, они то делались громче, то затихали, и печально звенела арфа. Взглянув вверх на крышу здания, она смутно различила какие-то бугорки и движущиеся тени: в жаркие ночи женщины гарема вытаскивали свои подушки на крышу, куда долетало слабое дуновение северного ветерка. Внизу виднелись цветочные клумбы и лужайки, пальмовые рощицы, расступавшиеся перед вымощенными ступенями причала, за которым быстро бежала река; ее журчание было монотонным, усыпляющим, она плескалась в заводях, вдруг замедляя течение и ластясь к берегу под громкое кваканье лягушек. Ночной воздух был сырым и более прохладным, чем днем; Тейе старалась дышать полной грудью; когда она повернула к дворцу, последняя сонливость слетела с нее.
Внутри сумрачного лабиринта «Величия Атона» – личных покоев фараона – еще висело знойное дыхание Ра, зловонное и безжалостное. Ее эскорт остановился. Стражники открыли двери, вестник объявил о ее прибытии, и она вошла в опочивальню фараона.
Он лежал, обложенный подушками, рот его был полуоткрыт, отекшие глаза болезненно щурились даже от того тусклого света, что давали несколько расставленных вокруг него алебастровых ламп. Мошкара, жужжа, роилась над нагим телом, покрытым испариной, но он, казалось, не замечал этого. Рядом стоял распечатанный кувшин с вином, туг же валялась сломанная и раскрошенная печать, на полу стояла пустая чаша. Тейе подбежала к ложу и поклонилась.
– Где твой носитель метелки, Гор? – спросила она с тревогой, вытаскивая метелку из-под простыней и начиная осторожно разгонять мошкару.
Он улыбнулся и пошевельнулся при легком касании конского волоса, мошкара взвилась злобным облаком.