Старуха суетилась у костра, варила в котле гольца для угощения, а путники сидели в чуме и разговаривали со стариком и робеющими мальчишками. Услыхав, что в дельте реки живет белый торговец, ребята обрадовались:
- Спроси, как зовут этого белого, Пит. Спроси, он представитель Гудзоновой компании или кто-нибудь еще?
- Он говорит, этот человек не Гудзонов компания. Говорит, зимой сам ставит капканы на лисица. Весной немножко торгует с морской племя. Летом плывет в большой лодке в Каменный крепость - это они Черчилл так называют.
- Вольный торговец! Слушай, Пит! Когда он уплывает в Черчилл? Может, еще не уплыл?
Питъюк снова заговорил со стариком.
- Говорит, не знаю. Может, уплыл, может, нет. Говорит, нам скорей плавать надо, может, успеем. Говорит, перед дельта Большой река разделяется. Много, много рукав. Только один идет к дому белый человек.
- Спроси: может, он покажет нам дорогу? - вмешался Эуэсин.
Питъюк спросил.
- Сам идти не может, - перевел он. - А один внук, может, пойдет. У старика нет табак. Сильно хочет табак. Внук может идти, потом приносить старику табак. Говорит, плыть надо завтра утром. Теперь будем много есть, рассказать, откуда пришел.
Ребята очень боялись, что не успеют повидать белого до его отъезда в Черчилл, но понимали: ничего не поделаешь - придется обуздать нетерпение. И весь этот долгий день они отдыхали. Они досыта наелись свежим гольцом и копчеными оленьими языками. Любопытные, как щенята, сновали они по становищу в сопровождении мальчиков-эскимосов, которых звали Пайак и Миккилук. Со всех сторон рассмотрели каменную запруду, с помощью которой заворачивали гольца в заводь, когда рыба шла вверх по течению метать икру. С восхищением глядели, когда Пайак и Миккилук показывали, как ловить гольца длинным гарпуном о трех зубьях, точно трезубец Нептуна.
В тот вечер они много часов просидели в чуме, пока старик разговаривал с Питъюком. Эуэсину, Анджелине и Джейми было скучновато, но Питъюк и старик отлично провели время. Впервые за несколько десятилетий встретились представители двух племен, и им было что порассказать друг другу. Джейми, Эуэсин и Анджелина устали и легли спать, а беседа между Питъюком и приморскими жителями была еще в разгаре.
22. ДЖОШУА ФАДЖ
Наутро, чуть свет, ребята простились с гостеприимными хозяевами и снова поплыли по реке. Джейми пересел в каноэ Эуэсина, и Анджелина сидела теперь посредине. Каноэ Питъюка шло первым, на носу лоцманом сидел Миккилук.
Следуя его наставлениям, они без труда преодолели пороги, которые встретились за несколько часов плавания. Ближе к полудню Миккилук направил каноэ к берегу, чтобы перекусить. Мальчики и Анджелина взобрались на берег, на крутую гряду валунов, и глазам их открылась необозримая ширь серых вод.
- Море! - с гордостью сказал Миккилук.
Это и вправду было море, ибо Гудзонов залив - тот же океан; он раскинулся с севера на юг на восемьсот миль, а в поперечнике в нем больше четырехсот миль. Вид этих бескрайних волнующихся вод поразил Питъюка, Эуэсина и Анджелину - никто из них никогда еще не видел моря.
- Ой, ой! Очень большой для меня! - воскликнул Питъюк.
- Да, в шторм там лихо придется, - согласился Эуэсин. - Теперь я понимаю Джейми. На каноэ туда соваться нечего.
- Может, повезет, тогда каноэ не понадобятся. Если торговец еще не уплыл, может, он нас возьмет с собой? Если только он не очень вредный.
Ребята очень скоро узнали, что за человек этот торговец.
Большая река начала делиться на рукава: они раздавались вширь, и их становилось все больше. Путники вошли в широкое, доступное приливам устье, которое разлилось на десятки квадратных миль, образуя почти непроходимый лабиринт рукавов и низких голых островков. Без Миккилука им пришлось бы много дней искать дом торговца. Но Миккилук безошибочно вел их из протоки в протоку до самого последнего поворота.
Здесь, на мыске, они увидели эскимосское становище, с которого в этот час снимались хозяева. Миккилук закричал, замахал руками, и оба каноэ причалили к берегу.
Прощание вышло короткое. Джейми и его друзей одолевало нетерпение, и, едва Миккилук выскочил из каноэ, они оттолкнулись и налегли на весла.
Они лишь наскоро махнули ему на прощание - не до того было: впереди на плоском голом берегу Гудзонова залива стоял большой деревянный дом и еще того лучше - в лагуне стоял на якоре парусник.
На палубе не было ни души, но Джейми отчаянно боялся опоздать, а потому, рискуя свалиться за борт, встал в лодке и закричал во все горло, возвещая об их прибытии.
В ответ залаяли и завыли на разные голоса привязанные у дома собаки. Потом распахнулась дверь, и появился громадный лысый человек; лицо его покрывала мыльная пена.
Он словно прирос к порогу и во все глаза глядел на подплывающие каноэ. Затем кинулся в дом и тотчас вернулся с биноклем. Приставил его к глазам и отнял, лишь когда ребята причалили к берегу. Он не произнес ни слова, ничем не показал, что заметил гостей.
- Он вроде не очень-то приветливый, - с тревогой сказал Эуэсин, когда они втаскивали лодки выше полосы прилива.
Великан опустил бинокль и, не двигаясь, поджидал четверых путников, которые с опаской к нему подходили, Они заметили, какие у него мускулистые руки, как грозно блестят голубые глаза. Наконец он заговорил, и голос его, похожий на рев лося, приковал ребят к месту.
- Откуда вы взялись? И кто вы такие, черт подери?
Питъюк и Эуэсин совсем онемели, Джейми и тот не сразу отважился ответить.
- Мы с реки Кейзон, сэр, - запинаясь, проговорил он. - То есть с Танаутского озера.
- Что, к чертям, за дребедень! - заорал великан (иначе он, видно, говорить не умел). - Вруны вы несусветные! Сроду еще никто не приплывал с Танаута по Большой реке.
- А мы правда оттуда, сэр, честное слово, - сказал Джейми. - Меня зовут Джейми Макнейр.
- Макнейр? Случаем не родня Энгусу Макнейру, а?
- Я его племянник, сэр. А вот они - сын и дочь мистера Миуэсина, вождя племени кри с Танаутского озера. А это Питъюк Андерсон: его отец промышлял пушного зверя в тундре.
- Еще и Андерсон, ишь ты?! Черт меня дери, да это ж как дома в праздник! Да что ж вы стоите? Заходите! Заходите! - И он посторонился, давая им пройти в дом.
Нигде поблизости от устья Большой реки не было ни деревца, поэтому дом построен был из струганых досок, доставленных на шхуне из Черчилла. Построен на совесть: четыре комнаты, много окон, три плиты, - и всюду множество выписанной по почте полированной мебели. Из сверкающего радиоприемника, что стоял на столе в кухне, гремела музыка, и небольшие лампочки на потолке говорили о том, что у хозяина есть свой собственный электрогенератор.
Великан вдруг вспомнил, что лицо у него в мыльной пене. Пробормотав извинение, он схватил полотенце и стер пену. Потом торопливо засновал по дому: набросал в кухонную плиту угля, с грохотом выставил на стол тарелки.
- Откуда вы там ни пришли, а наголодались, видно, порядком. Вам надо подзаправиться! Чего вам дать? Яичница с беконом и тюленьи бифштексы как, подойдет?
Ребята лишь молча кивнули - слишком их ошеломила такая перемена. Всего несколько часов назад они были кочевниками в пустынном и диком краю. Теперь же их окружала роскошь, какой Питъюк и Эуэсин с Анджелиной даже вообразить не могли и какой Джейми не видел уже несколько лет. Вот они и лишились дара речи.
- Вы что, языки проглотили? - крикнул великан. - Меня зовут Джошуа Фадж. С Ньюфаундленда я. Торчу в этом распроклятом краю уже тридцать лет. А почему - сам не знаю. Фрэнка Андерсона очень даже хорошо знал, сто лет назад. Говорил ему, дураку, чтоб не ходил в тундру. Да он не послушался. Стало быть, ты его сын, а? Волосы у тебя его - это уж точно. И Энгуса Макнейра знал. Стало быть, он, такой-разэтакий, еще жив? Мы с ним три года промышляли пушного зверя на Маккензи. Ты его племянник? Мелковат, как я погляжу. Ну, вот вам жратва. Заправляйтесь, молодцы. На меня не глядите. Многовато болтаю. Так ведь целый год не с кем было слова сказать, только с эскимосами. Набралось чего порассказать...