Выбрать главу

Наступило лето, пришел пароход, и вот жители поселка увидели, что муж Анипы всходит на его борт со всем своим добром и с песцовыми шкурками, утянутыми в узелок. Все пришли в недоумение, потому что Анипа осталась на берегу. Но быть может, Гордеев еще вернется за женой и ребенком или она сама поедет за ним через некоторое время? Недаром он так долго говорил ей что-то у трапа. А когда пароход растаял в тумане и провожавшие стали расходиться по домам, все увидели, что Анипа лежит поодаль на гальке ни жива ни мертва. Были люди, которые слышали, что говорил Гордеев жене, они говорили так:

– По новому закону она и женой ему не считается. Он оставил ее, потому что хочет жить в большом городе, в роскошном доме, а она ему не подходит. Он поедет на родину и женится на богатой и образованной женщине.

Анипу отнесли в ярангу к ее отцу и рассказали ему все. Удивился Акмаль:

– Разве моя дочь – не пара русскому? Разве она не красива, разве не любила его, как положено жене? Разве она не чинила его одежду, не готовила пищу, разве разгневала домашних богов? Разве она не носит его ребенка? Что ж видно, ему надо другого. Он ищет богатства и знатного родства. Он жадный и дурной человек, он лжет, как все белые люди.

Анипа родила девочку. Но она не хотела взглянуть на ребенка, не хотела приложить его к груди, не пила и не ела, а только лежала вниз лицом и плакала.

А великий шаман Акмаль обиделся на русского начальника и вздумал наслать на него страшный уйвэл [3].

В ту ночь снова не спал поселок, снова слышались из яранги шамана навевающие жуть песни, и тосковало сердце у того, кто мог разобрать слова:

А-хай! Кэй-ко-кэй-ко-ахх!Воззрите на меня, о боги!Злой человек, пришлый чужак, обидел меня!Обидел мою дочь и дочь моей дочери!Кровь ее горит от тоски, и ноет сердце.Покарайте его, о боги!Пусть не будет ему ни дня, ни ночи!Пусть пища ему будет горька, а вода не утоляет жажды!Пусть злые духи кэле вцепятся в тело его!Пусть жизнь его будет жалкой, а смерть ужасной!А-хай! Кэй-ко-кэй-ко-ахх!

Но шаману мало было жизни одного обидчика – он призвал уйвэл и на все его потомство до тридцатого колена.

А-хай! Кэй-ко-кэй-ко-ахх!Все они будут прокляты, каждая капля гнилой его крови!Дочь моя обернется птицей!Каждого из потомков его настигнет ее мщенье!У его дочерей она отберет возлюбленных,Погубит его сыновей, превратившись в смертельнопрекрасную деву!Покуда любовь продают за деньги,Будут слова мои в силе!А-хай! Кэй-ко-кэй-ко-ахх!

И сыпались под звон бубна проклятия на древнем языке, и слышался плач, а еще – как бы хлопанье огромных крыльев.

Наутро же те, кто пришел к шаману, были очень удивлены. Анипы не оказалось в яранге, и никто нигде не мог ее найти.

– Напрасно будете искать ее. Она обернулась птицей и улетела мстить своему обидчику, – сказал Акмаль. – Ее дочь вскормит Экла.

И Акмаль закинул голову вверх, в голубое небо. А там кружила белая полярная сова – анипа.

Глава 2

В детстве все было необыкновенным. Тихое волшебство было в том, как падает снег, непостижимо сияло солнце, магическое очарование таилось в звуках музыки, а музыка жила в огромном полированном ящике, и мама умела извлекать ее тонкими пальцами. В детстве была мистически огромная квартира с высокими потолками, заставленная великолепно тяжелой, темной мебелью. Бирюзовым потоком лились с карнизов бархатные шторы. А зеркало в гостиной было как колдовское зеленоватое озеро, и плавало там отражение маленького человека с огромными шоколадными глазами.

Маленький человек, любивший волшебство, часто и подолгу болел. Его прохватывал самый легкий сквознячок, и вечер, когда приходила с работы мама, был уже отмечен колючим ознобом. Неприятно предвкушая грядущую церемонию измерения температуры и укладывания в душную мягкость постели, Сережа иной раз прятал термометр – когда в монументальный комод, когда и в сырой сумрак под ванной. Но термометр неизменно находился или в крайнем случае бывал одолжен у соседей и клевал подмышку холодным серебряным носиком.

– Тридцать семь и пять десятых, – грустно и деловито говорила мама и укутывала Сережу одеялом по самый подбородок. – Завтра придется с тобой дома сидеть, горе ты мое луковое…

В этих словах Сереже привычно слышался упрек, и он начинал тихо хныкать, в душе, однако, чувствуя щекотную радость. Радость оттого, что завтра не нужно будет идти в детский сад, предвкушение волшебного дня, пусть и отравленного простудной мутью, но с мамой, с мамой!..

вернуться

3

У й в э л – проклятие, порча.