Но все это было самым простым.
Мозг – вот что было главной проблемой.
Судя по тому, что предстало сейчас перед взором Мэллори, при падении машины на дно оврага Алекс ударился головой; в итоге теменной отдел черепа превратился в кашу, лобный – был серьезно поврежден. Осколки костей застряли в коре мозга – их и удалял Мэллори с такой тщательностью. Затем, призвав на помощь весь свой немалый опыт, он принялся подгонять осколки один к другому, чтобы восстановить кость. Затем нужно было наложить временный бандаж – для того лишь, чтобы поддерживать в пациенте остатки жизни до момента, когда энцефалограмма выдаст прямую линию и медицина признает Алекса мертвым.
– Что вы думаете, мистер Мэллори? – спросил Бенни Коэн.
– Сейчас я стараюсь вообще не думать, – огрызнулся Мэллори, – а просто соединяю друг с другом эти вот кусочки того, что еще недавно было человеческим черепом. И должен тебе сказать, Бен, – это все, что я в данном случае могу сделать.
– То есть он не выкрутится?
– Этого я тоже не говорил, – нахмурился Фрэнк. – Дотянул ведь до этого времени.
Бенни кивнул.
– Но, мягко говоря, с нашей помощью. Сними с него сейчас респиратор – и пропало...
– Множество людей дышит через респиратор. Для этого, собственно, их и придумали.
Фрэнк Мэллори свирепо посмотрел на молодого врача, вскоре взгляд его, однако, смягчился. Бенни ни в чем не виноват – он же не знал, как Фрэнк, Алекса Лонсдейла с самого рождения. А больных Бенни не терял еще ни разу. Вот когда это случится с ним в первый раз, тогда он поймет, каково это – наблюдать чью-то смерть и сознавать при этом, что сделать ты ничего, совсем ничего уже не можешь. Хотя Алекс до сих пор с ними – а потому есть слабенькая надежда, что выкарабкается.
– Ладно... зашиваем, потом рентген и сканирование, – кивнул Мэллори интерну.
Десять минут спустя Мэллори уже шагал к кабинету Марша Лонсдейла, на ходу вытирая руки белым мохнатым полотенцем. При виде его возникшей на пороге долговязой фигуры Марш и Эллен с трудом поднялись на ноги – было видно, что сил у них совсем не осталось.
– Он жив, и сейчас его готовят к рентгену, – Мэллори жестом предложил им снова сесть. – Но дела его плохи, Марш. Плохи по-настоящему.
– Давай говори, – голос Марша был лишен какой бы то ни было интонации.
Мэллори нервно пожал плечами.
– Все я тебе не смогу рассказать – потому что многого еще сам не знаю. Повреждение коры мозга – и боюсь, что весьма обширное.
Губы Эллен побелели, но она так ничего и не произнесла.
– Мы уже запустили все тесты, которые только можно, но получить данные будет трудновато – он до сих пор на респираторе и кардиостимуляторе. – Затем, по желанию Лонсдейлов, Мэллори подробно описал характер травм Алекса – ровно, неторопливо, тоном, усвоенным у одного из профессоров, будучи студентом медицинского колледжа. Когда же он закончил, заговорила Эллен:
– Мы... можем сделать для него что-нибудь?
Мэллори отрицательно покачал головой.
– На данный момент – ничего, миссис Лонсдейл. Нужно попытаться как-то... стабилизировать его и выяснить, насколько серьезны полученные травмы. А это мы узнаем скоро – уже утром. Часам к шести.
– Угу, – словно про себя пробормотала Эллен. И затем: – А могу я... увидеть его?
Мэллори кинул быстрый взгляд на Марша, тот кивнул.
– Разумеется, можете. И даже подежурить около него ночью. Никогда ведь не знаешь, в чем нуждается человек, когда он вот в этаком состоянии... но мне кажется, если он каким-то образом поймет, что вы рядом, это может помочь ему.
Взглянув на висевшие на стене часы, Барбара Фэннон долго не могла понять, что за время они показывают, а потом сообразила – пять часов утра. А ей казалось, что с тех пор, как "скорая" привезла в Центр Алекса, прошло не более часа...
А дел, между тем, еще невпроворот.
Нужно сделать все необходимые тесты, и ей самой, Барбаре, постараться, чтобы при этом тело Алекса сохраняло максимальный покой. При рентгене, сканировании, и что там еще Фрэнк Мэллори посчитал необходимым. Вернее, Фрэнк вообще решил сделать все, что возможно, – в итоге Барбаре еще нужно заказать на завтра ультразвук, пункцию, артериографию, ЭКГ... Отказался Фрэнк только от пневмоэнцефалограммы – да и то, Барбара знала, только потому, что для этого тело Алекса пришлось бы привести в вертикальное положение. А в его теперешнем состоянии это было попросту невозможно. Только для того, чтобы связаться со всеми необходимыми службами, Барбаре понадобился почти час. И еще – еще? – были те, кто ждал в приемной реанимационного отделения...
В приемной, правда, стало менее людно после того, как Барбара объяснила им, что до утра какие-либо изменения в состоянии Алекса вряд ли наступят – первые тесты начнутся уже сейчас, но результаты их появятся не раньше завтрашнего вечера.
Без семи пять. Ей, в общем, тоже уже можно идти домой. Все, что нужно, и все, что можно, уже было сделано. Только сейчас Барбара поняла, как же она устала. Проверить в последний раз, не остался ли кто в приемной, и домой... Она толкнула дверь, уверенная, что в приемной никого нет.
И ошиблась, конечно же.
В углу, на покрытом клеенкой больничном топчане, сидела Лайза. Слезы на ее щеках уже высохли, она сидела, выпрямившись и устремив неподвижный взгляд в стену. Рядом стояли, застыв, ее родители. Поколебавшись, Барбара вошла в приемную, захлопнув за собой дверь.
– Может быть, вам принести что-нибудь? – тихо спросила она. – Хотите кофе?
Лайза молча покачала головой.
– Может быть, вам удастся уговорить ее поехать с нами домой? – В зеленых глазах Кэрол Кокрэн сквозило отчаяние, но губы уже складывались в привычную вежливо-извиняющуюся улыбку.
– Но я не могу, мама, – прошептала Лайза. – Вдруг он очнется и сразу спросит, где я?
Сев рядом с Лайзой, Барбара взяла ее за руку.
– Видишь ли... Алекс вряд ли придет в себя именно сегодня...
Лайза смотрела на Барбару, словно не видя ее.
– А вообще... он когда-нибудь придет в себя, доктор?
Барбара прекрасно понимала, что говорить с кем бы то ни было о состоянии Алекса Лонсдейла сейчас преждевременно, но она знала, кто такая Лайза Кокрэн и кем была она для Алекса. Много раз Алекс сидел в ее кабинете, после занятий в школе, ожидая прихода родителей, и восторженно рассказывал Барбаре о Лайзе.
– Не знаю пока, – и, заметив, как метнулся в изумрудных глазах Лайзы ужас, поспешила успокоить ее: – Это значит лишь то, что пока у нас еще неполные сведения о его состоянии...
– А если он... очнется – с ним все будет в порядке, как раньше?
Барбара пожала плечами.
– Этого мы тоже не знаем. Остается только ждать... и надеяться.
– Да, я буду ждать, – тихо сказала Лайза.
– Лучше бы тебе поехать домой и хоть немного поспать, – мягко заметила Барбара. – Обещаю, что сразу тебе позвоню, как только что-нибудь выяснится.
– Нет. Я лучше останусь здесь, – Лайза отрицательно покачала головой. – А вдруг он... Я хочу сказать – он же может очнуться все-таки...
Барбара удержала готовое сорваться с языка возражение. Чего тут – девочка ведь права... Алекс вполне может прийти в себя – очень скоро. А может, и никогда... И вдруг она поняла, что и она, и все в клинике желают только одного – чтобы Алекс поскорее очнулся.
Для них, опытных, умелых врачей-профессионалов, любой пациент в состоянии Алекса квалифицировался обычно как "безнадежный случай". Делай что можешь – гласит древнее медицинское правило, но обычно в подобных случаях все усилия оказывались тщетными. Все знали это – и в конечном итоге исполняли лишь своеобразный ритуал, прежде чем признать победу смерти.
А потом заканчивалась смена и все шли домой.
Но Лайза Кокрэн идти домой не хотела, и Барбара Фэннон решила остаться с ней – несмотря на то, что ее дежурство давным-давно закончилось.
– Идемте, – встав, она сделала знак следовать за ней.
Обменявшись нерешительными взглядами, Кокрэны, однако, послушно пошли за Барбарой. Подойдя к одной из дверей, Барбара распахнула ее и приглашающим жестом указала в темноту комнаты.