— И не должны, мой лорд.
— Но я хочу, чтобы ты мне кое-что объяснил. Ты считаешь, что я приказал тебе бросить Саламандр на произвол судьбы, не так ли? Ты думаешь, что мной в тот момент двигала злоба, а не стратегическая необходимость.
— Нет, брат-капитан, — ужаснувшись, замотал головой сержант. — У меня и в мыслях подобного не было.
— Тогда почему ты колебался?
Хотел бы он сам знать ответ. Хотел бы назвать причину. Но ответом капитану стала лишь леденящая кровь тишина. Гальба чувствовал, что в груди его разверзлась пустота, бездна, в которой могли таиться самые тлетворные сомнения и в которую он отказывался заглянуть. И все же Аттик подталкивал его к краю. Жуткие секунды снова начали свой отсчет, а Гальба так и не нашелся, что ответить. Напротив, ядовитые вопросы капитана порождали новые, отравляющие еще больше.
Гальба смотрел на командира — существо, истребившее в себе плоть до такой степени, когда уже невозможно было отличить доспех от тела, что скрывалось под ним. Он думал о единственном живом глазе, который смотрел на него из металлического черепа, и в голове его пронеслась мысль, что эта последняя уступка человечности была для Аттика всего лишь выражением его презрения. Из темных глубин мерзким червем выполз вопрос, никогда не произносившийся открыто, но, быть может, неосознанно выражавшийся в его прохладном отношении к собственным бионическим улучшениям. Если полный отказ от плоти был жизненной целью X легиона, то почему сам Феррус Манус так и не прошел этот путь до конца? Все преображение примарха ограничивалось лишь его серебряными руками. Аттик зашел намного дальше, но чем это могло обернуться?
Шесть секунд. Гальба моргнул. Ему противела нелепость подобных мыслей, ибо они подвергали сомнению самые основополагающие убеждения Железных Рук, в которые он искренне верил. И отвратительное, хаотичное буйство органики, свидетелем которому он только что стал, лишь укрепило его в приверженности разумности и упорядоченной эффективности машин. Ясность ума вернулась к нему, и он почувствовал, что знает ответ. Причиной всему был стыд.
Но прежде чем Гальба успел высказать это, Аттик заговорил снова.
— Ты смог чего-то добиться своей задержкой? Спас хотя бы одного воина, неважно из какого легиона?
— Нет, мой лорд.
— Какую пользу могли принести кому-то лишние шесть секунд на том поле?
— Никакую.
— А что, если бы в результате твоего выбора пострадала госпожа Эрефрен?
— Это была бы катастрофа, — он не пытался оправдать себя ничтожными извинениями за то, что оставил ее на попечение подчиненного. Он не искал прощения за свои былые действия. Он найдет искупление в будущих.
Аттик кивнул — плавно, словно орудие башенной установки в поисках цели.
— Никакой пользы, — повторил он. — Я не питаю теплых чувств к нашим братьям из других легионов, Гальба. Но я действую во имя Императора. Всегда. И если я отдаю приказ, значит, верю, что это приблизит нас к победе. Всегда. Это ясно?
— Так точно, брат-капитан.
— Хорошо. Тогда давай узнаем, что нам может сказать госпожа Эрефрен.
Астропат стояла рядом с Вектом.
— Наши благодарности, брат, — произнес Аттик.
— Это мой долг, брат-капитан, — довольно ответил апотекарий и удалился.
Гальба мысленно поблагодарил Аттика за то, что своими словами он дал Векту понять, будто тот подчинялся приказу вышестоящего командования. Человечность в словах капитана удивила сержанта, а удивление, в свою очередь, пристыдило. Он загнал свои сомнения обратно в темную бездну и наглухо запечатал ее.
Эрефрен держалась, как всегда, стойко, но от постоянного напряжения на ее лбу проступили глубокие морщины. Тонкая струйка крови текла из ее левого глаза.
— Мы уже близко, — сказала она ровным голосом. Не слабым, но тихим, изнуренным, словно ее присутствие здесь было лишь иллюзией, а сама она взывала к ним откуда-то издалека.
— Варп утягивает вас, — отметил Аттик.
— Он пробует, да, — согласилась астропат. — Но этому не бывать. Не бойтесь, капитан, — она улыбнулась, походя на древнюю икону смерти. — Но вы ведь и так не боитесь, верно?
— Я абсолютно уверен в ваших силах, госпожа, — заверил ее Аттик — воплощение металла, провозглашающее триумф решимости над плотью. — Куда нам дальше идти?
Женщина указала направление, и Аттик вновь повел воинов за собой. Снова на восток, еще глубже в джунгли. Местность была абсолютно ровной. Вокруг не осталось никаких примет, по которым можно было бы ориентироваться. Деревья росли еще плотнее, чем на склоне, обступив Железных Рук зеленой тюрьмой.
— Брат Гальба, — вызвал по воксу Кхи’дем. — Я знаю, что помощь нам дорого тебе обошлась.
Гальба не стал отвечать. Его это не волновало. Поле крови и зелени осталось позади.
— Хочу, чтобы ты знал, — продолжал Кхи’дем, — что, хотя капитан отдал тебе справедливый приказ, поступил ты верно.
А затем он отключился, избавив легионера Железных Рук от необходимости отвечать.
Гальба хотел оспорить утверждение Кхи’дема. Хотел заявить, что на тот поступок его толкнула слабость давнишней плоти, которую со временем он в себе искоренит вместе с остальными недостатками.
Но не стал.
— Прости, что нас не было рядом, чтобы помочь, — сказал Птерон.
Они с Кхи’демом шагали вместе. Два отделения следовали за своими командирами. Среди соратников у Птерона не было какого-то официального ранга. Но он был ветераном, и в хаосе Исствана его опыт сыграл ключевую роль в спасении нескольких боевых братьев. Сплочение требовало лидерства, и выжившие возложили эту ношу на него. Кхи’дем гадал, давит ли эта новая ответственность на плечи Птерона так же сильно, как его собственное звание. В поредевшем отряде звание сержанта служило постоянным напоминанием о неудаче.
Саламандра покачал головой.
— Вы не смогли бы ничем помочь, — сказал Кхи’дем Птерону. — Нам самим следовало побыстрее оттуда убираться, но…
Он устало махнул рукой.
— Никто такого не ожидал, брат.
— От мха — возможно. Но ты почувствовал неладное. Эти животные обеспокоили тебя.
— Верно, — согласился Гвардеец Ворона. — Эти животные лишены разума. Все в них, начиная от стадного инстинкта и заканчивая строением тел, указывает на то, что они должны быть травоядными.
— Кроме того факта, что они не травоядные.
— Именно. Мы до сих пор очень мало знаем об этой планете, но ты заметил тенденцию?
Кхи’дем уловил, к чему он клонит.
— Здесь все хищное.
— Даже растения.
— Такая экосистема не может быть стабильной. — Сын Вулкана задумался о суровых геологических циклах Ноктюрна и о том, насколько хрупка жизнь в его родном мире. Ноктюрн взрастил множество опасных видов, но всегда соблюдался баланс между хищниками и их жертвами. Без него на Ноктюрне никакой экосистемы не осталось бы.
— Хуже, — поддержал Птерон. Его шлем повернулся к Кхи’дему. — Как такое вообще возможно?
Ответ напрашивался сам собой.
— Никаким естественным образом.
— Нет.
— Думаешь, на Пифосе нам встретится разумный враг?
Птерон вновь обратился взглядом к джунглям. Кхи’дем буквально слышал, как ворочаются шестеренки в тактическом уме ветерана, когда тот осматривался в поисках возможных угроз.
— Я не знаю, — признался Птерон. — Наши сведения позволяют предположить подобное, но наверняка сказать нельзя. Железные Руки не нашли никаких следов цивилизации. Это обнадеживает, но окончательные выводы делать пока рано.
Земля снова пошла вверх. Подъем поначалу был более плавным, чем спуск с возвышенности, но постепенно, с каждым следующим шагом, становился круче. Шеренга космодесантников обогнула огромный папоротник, чей ствол по толщине мог посоперничать с пушкой линкора. Необъятные листья низко свисали над головами воинов. Они покачивались туда-сюда, касаясь друг друга и создавая изменчивые переплетающиеся узоры. Словно руки умелого гипнотизера, они притягивали взгляд и манили разум. Птерон полоснул по ним своими молниевыми когтями.