— Думаю, они все-таки построили храм, — сообщил Даррас Гальбе, когда они вошли в пласталевые ворота базы.
— Да, сооружение на него очень похоже, — признал Гальба. — Ты расспрашивал их?
— Они все отрицают. Говорят, «богов здесь нет», а здание — лишь место для собраний.
— Думаешь, они лгут?
Даррас заколебался.
— Самое интересное, что нет, не думаю. И все же… — Он обвел рукой отдыхающих под мелодию своей песни колонистов.
— Да, — согласился Гальба. — В сущность этих людей глубоко въелись суеверия. Их почему-то не искоренили.
Аттика они нашли снаружи командного модуля. Сперва Гальба подумал, что капитан следит за колонистами. Но, подойдя ближе, они увидели, что взгляд их командира устремлен куда-то вдаль. Казалось, он что-то пристально высматривает.
— Итак? — спросил он.
Даррас рассказал ему о плато и построенной там ложе.
— Нам снести это сооружение? — спросил Гальба.
— Нет, — после секундной паузы ответил Аттик. — Пока не происходит прямого нарушения Имперского Закона. Культурные традиции ряда приведенных к Согласию миров вплотную граничат с теизмом, но по стратегическим соображениям в качестве временной меры на это закрывают глаза. Мы и так сполна навозились с этими убогими смертными. Мы здесь не ведем крестовый поход. Мы сражаемся за выживание Империума. Если Саламандрам охота тратить свое время и пытаться чему-то научить этих дикарей, пусть. Пока от этих людей есть хоть какая-то тактическая польза в стабилизации региона, мешать им я не буду. Но и не стану тратить на них времени и ресурсов больше, чем это необходимо. Говоришь, плато становится безопасным?
— Да, — подтвердил Гальба.
— Наше присутствие еще требуется?
— Минимальное, пока что, — сообщил Даррас. — С должной экипировкой они смогут сами заботиться о себе уже через несколько дней. Конечно, стоит ожидать определенных дальнейших потерь, однако…
— С их численностью они это выдержат. Хорошо.
— Госпожа Эрефрен нашла нам новую цель? — спросил Гальба. Он прекрасно понимал смятение капитана. Каждый день, проведенный на Пифосе, приносил предателям маленькую победу.
— Нет, — проскрежетал Аттик. — Бури в варпе продолжают усиливаться. Но как только у нас появится возможность выступить против врага, мы будем готовы. И тогда всей этой плоти, — он презрительно махнул рукой, — придется самой познавать свои сильные и слабые стороны.
Гальба проходил мимо бараков слуг, направляясь к стене, когда заметил Каншеля, застывшего у двери.
— Мой господин, — слуга низко поклонился.
— Привет, Иерун. Тебе не следует быть одному.
Каншель заглянул обратно в здание.
— Но я не один, — его голос дрогнул.
— Ты следил за мной?
Слуга кивнул.
— Простите меня за дерзость… — начал он.
— Все в порядке, Каншель. В чем дело?
— То, что я видел первой ночью…
— Галлюцинации.
Каншель нервно сглотнул. Его охватила дрожь. В сверкающих от страха глазах слуги плясали отблески фонарей базы.
— Простите меня, господин. Я пытался верить, что вижу галлюцинации. Прошу, поверьте мне. Я пытался, снова и снова. Но я знаю, что они реальны.
Гальба покачал головой.
— Именно этим варп настолько опасен. Разумеется, они казались реальными. Но…
Каншель рухнул на колени. Его руки схлопнулись в мольбе.
— Но это происходит снова! Сейчас! Прямо сейчас! Прошу, умоляю, во имя Императора, скажите, что вы тоже это чувствуете!
Гальбу настолько поразило то, что слуга так бесцеремонно посмел перебить его, что не сразу нашелся, что ответить. И задержка эта вышла достаточно продолжительной, чтобы его собственная уверенность начала рассыпаться. Воспоминания о вкусе теней нахлынули на него с новой силой, ядом и греховностью. А затем нечто стало больше, чем просто воспоминанием. Вкус вернулся. Тени, что были темнее любого отсутствия света, протянули свои щупальца к его сущности. Воин попытался стряхнуть их, использовал разум как оружие против них. Он не был защищен от ментальных бесчинств варпа. И в том, что он испытывал, не было ничего реального.
Тени сильнее сжали хватку, проникли глубже. Они настаивали на своей реальности. Они взяли доводы Аттика о рационализме и разбили их вдребезги, оставив Гальбу открытым для их черной истины.
Неожиданно Каншель зажал уши руками.
— Нет, нет, нет, нет, — заскулил он. — Вы слышите? Слышите их?
Гальба слышал. Хотя тени туманили его чувства, некоторые ощущения обострились. Они были союзниками теней, новыми когтями варпа. Едва слышимые за тихими напевами колонистов, изнутри бараков слуг раздались приглушенные звуки. Люди бормотали во сне. Слова их были торопливыми, нечленораздельными, невнятными. Шум походил на скрежет камней, шелест бриза, шепот ночного ручья.
— Я слышу их, — произнес Гальба. Его собственные слова звучали глухо, словно сказанные сквозь облако свинца. Но, заговорив, он отчасти вернул себе способность к действиям. Сержант двинулся к дверям барака. Там его ждали новые тени. Они закручивались и извивались, готовые к броску. — Сколько?
— Все, — пробормотал Каншель.
Абсурд. Не могли сотни смертных одновременно разговаривать во сне. Гальба шагнул внутрь, оставив Иеруна у дверей.
Он сразу же увидел, что слуга действительно ошибался. Не все люди шептали. Некоторые бодрствовали. Свернувшись калачиком от ужаса на своих койках, они плакали. Но все остальные присоединились к ночному хору. Их слова были невнятными, но Гальба явственно слышал, что каждый человек начитывает разные литании. Голоса их накладывались друг на друга, боролись друг с другом, и с каждым мгновением на поверхность поднималось новое, отличное ото всех шипение. И словно внимая ему, преображалось бормотание, теряя человеческие черты. Оно больше не рождалось в голосовых связках и не срывалось с губ людей. Оно словно обрело собственную порочную жизнь, превратившись в скребущие хриплые звукоформы, что увивались вокруг слуха Гальбы — змеиные чешуйки, сплетающиеся воедино. Они притягивали тени. Тьма сгущалась. Сержант начал задыхаться. Стонущий, хрипящий, хихикающий хор звучал настойчивее, но все еще не громче могильной тишины. Осколки соединялись и сливались, соединялись и смеялись. Как и прежде, воин ощущал, как нечто сокрытое маячит за горизонтом здравомыслия подобно далекому миражу. Недостаточно того, что на него обрушилась истина, сотканная из выпотрошенных умов и оскверненных трупов. Недостаточно было просто ощущать присутствие истины, давящей на разум подобно растущей опухоли. Он должен был узреть саму природу этой истины. Услышать, что она говорит. Узнать, о чем она возвещает.
В глазах сержанта потемнело. Его зрачки словно заволокла мембрана, тонкая и цепкая, пронизанная алыми венами, словно мышца. Скользкая истина подползала ближе. Гальба уже различал ее. У нее было имя. И за именем этим таился разум. В его глазах имя обрело форму, и формой этой было «Мадаил». Его ритм был подобен ударам змеиного сердца. Слово рвалось из его горла. Оно заставит произнести себя. И тогда захватит его себе.
«МАДАИЛ, МАДАИЛ, МАДАИЛ».
Гальба взревел. Он высвободил свой гнев ото всех цепей, ото всех слов. То был выброс незапятнанной ярости, и он разорвал мембрану. Расколол ночь надвое. Шепот сбился. Гальба схватился за цепной меч, высоко поднял его и позволил машинному рыку рассечь шептание.
— Проснитесь! — закричал он. — Именем Императора, проснитесь!
Шепот смолк. Тени отступили. Он снова мог дышать. Слуги очнулись и теперь сидели на койках и таращились на десантника. Люди были напуганы, но не он страшил их. Они не выглядели сбитыми с толку. На их лицах сержант видел печать общего кошмара.
Он развернулся и стремительно вышел из барака. Каншель все еще стоял на коленях. Слуга обмяк всем телом, но от истощения или облегчения, Гальба наверняка не знал.
— Не давай никому спать, — приказал сержант слуге. Теперь у Каншеля появится цель. Хотя он сомневался, что кому-то сейчас захочется спать.