— Какие будут приказы? — спросил Даррас.
Аттик подошел к краю пропасти.
— Мы обнажим правду, — провозгласил капитан. — А для этого спустимся в сердце лжи.
Работы навалилось больше прежнего. И вся она была срочной. Аттик потребовал полностью обнажить подземное сооружение. Все колонисты были переброшены на плато. Слуги, не занятые поддержанием функционирования базы, тоже. Приказ был исключительно простым — «копать».
И Каншель делал, что ему говорили. Снаряжения на всех не хватало. «Веритас феррум» был оснащен для уничтожения, а не для колонизации. Большая часть рабочей экипировки осталась от флота беженцев, при том что инструменты, спасенные с посадочных площадок до наступления ящеров, были такими же изношенными, как и сами корабли. Ни о каких бульдозерах или экскаваторах и речи не шло. В распоряжении рабочих были лишь кирки да лопаты — и те в большинстве своем собранные по кускам из металлолома. Задача и без того стояла колоссальная, а обстоятельства делали ее и вовсе почти невыполнимой. Но, движимые волей, своими натруженными руками люди принялись за дело. Колонисты горели желанием помочь. Половина их занималась возведением стены и сдерживала налеты кровожадных хищников. В последнее время нападения стали случаться реже, и отразить их удавалось без серьезных потерь. Остальные беженцы присоединились к слугам легиона в их посягательствах на землю у оснований холмов.
Каншель больше не питал надежд на сон, вызванный истощением. Он знал, что ночь принесет крики, и мог надеяться лишь на то, что вопить будет не он. Впрочем, работе Иерун все так же радовался. Она позволяла ему сосредоточиться днем и почувствовать себя полезным. Вокс-рупоры транслировали по всему плато речи Аттика, обещавшего, что Железные Руки вскоре перенесут войну на территорию врага. Каншель искренне хотел ему верить. Но чем дальше он копал, тем более хрупкой становилась его вера.
Его беспокоило, насколько быстро продвигается работа. Казалось, самой земле не терпится раскрыть свои секреты. Каншель вместе с десятками других рабочих брал приступом края второй ямы. Каждый удар откалывал куски грунта, которые, кувыркаясь, улетали вниз, в темноту. Комья глины и галька барабанили по черной поверхности строения. Со временем все большая часть конструкции открывалась взглядам, но ореол загадочности вокруг нее лишь сгущался. Становился очевидным масштаб подземной постройки, и Каншель задумался, могла ли она пролегать подо всем плато. Аттик направил еще несколько бригад начать раскопки в точке, равноудаленной от всех четырех холмов. Но пока им не удалось добиться ничего, кроме большого котлована в земле.
Таинственность конструкции подтачивала веру Каншеля. Открытая свету дня, она будто насмехалась над здравым смыслом. Со стороны она казалась несуразным буйством орнаментальной скульптуры, не отображавшей ничего реального. Извивающиеся линии и выпуклости на камне служили абстрактным языком леденящего кровь величия. Глядя на резные узоры, Иерун видел силу, замороженную в камне, и камень, готовый взорваться с великой силой. Он не мог смотреть на них подолгу — начинала жутко болеть голова, будто кто-то пытался выдавить ему глаза. Кожа зудела так сильно, что, казалось, слезала с костей. Но когда слуга пробовал отвести взгляд, одна мука сменялась другой. Боковым зрением Каншель продолжал улавливать движения. Резные линии на камне, словно змеи, взывали к нему. Но стоило ему обернуться, все замирало, будто никогда и не шевелилось. Но эта неподвижность была издевательски обманчива. С каждым разом Иерун все больше опасался, что камень на самом деле шелохнется, и это будет последнее, что он увидит в своей жизни.
Колонисты с полной самоотдачей трудились как на раскопках, так и на возведении стены, и все время пели. Саму свою работу они превратили в акт поклонения. Страх словно был над ними не властен. Каншелю становилось дурно от зависти. На лицах других слуг он видел отражения своих собственных кошмаров. Их взгляды метались по сторонам, как и его. Люди выглядели бледными и напряженными от недостатка сна. Каждое их действие сквозило отчаянием. Но были и те, кто, несмотря на страх, казались более спокойными и собранными. Они словно черпали силы из какого-то глубинного источника. Каншель видел в них нечто необычное. Нечто, роднившее их с колонистами.
Они верили.
В разгар раскопок Аттик не торопился отдавать легионерам приказ на спуск. Каншель смотрел, как он расхаживает от одной площадки к другой, оценивая проделанную работу. Капитан наблюдал за происходящим с бесстрастием когитатора. Он впитывал все сведения до мельчайших деталей, хотя Каншель никак не мог понять, что именно колосс надеялся узнать по виду постепенно обнажающейся каменной постройки. Как бы то ни было, спустя три часа Аттик приготовился возглавить вылазку в самую крупную расщелину — ту, что открылась перед первой ложей.
Каншель прекратил копать, чтобы понаблюдать, как два отделения собираются у края провала. Воины закрепили спусковые тросы достаточно крепко, чтобы те могли выдержать вес космического десантника в полном силовом доспехе. К Железным Рукам присоединилась группа Гвардейцев Ворона с прыжковыми ранцами.
— Ты напуган, — вдруг раздался рядом голос, глубокий, как океанская впадина. Каншель повернулся. Перед ним стоял Кхи’дем из Саламандр. И хотя на голове легионера был шлем, Каншель ощутил суровую доброту в его взгляде — нечто такое, чего он никогда не видел ни у кого из Железных Рук, кроме Гальбы.
— Вы правы, господин, — признал Иерун.
— Не стоит. Ты должен верить в легионеров Астартес. Никакие ксеносы не устоят перед нами.
— Я знаю.
Кхи’дем склонил голову.
— Мои слова тебя не успокаивают, не так ли?
Если бы этот вопрос задал кто-либо из Железного Десятого, даже Гальба, Каншель ответил бы честно потому, что признать собственную слабость было не так страшно, как солгать своим машиноподобным повелителям. Но в словах Саламандры Иерун услышал просьбу сказать правду, а не приказ.
— Нет, — признался он. — Прошу простить меня, господин, но не утешают.
— Почему?
— Я…
Если бы сейчас стояла ночь, если бы его голова раскалывалась от ужаса, что приходит с темнотой, он бы не колебался. И хотя день приносил лишь слабое облегчение, даже его было достаточно, чтобы удержать слугу от преступного признания.
Кхи’дем сжалился над ним и сам ответил за слугу:
— Потому что ты думаешь, что этот враг — совершенно иного рода.
Каншель еле заметно кивнул.
— Эта вера становится обыденной среди слуг. Но она ошибочна. Верь в своего капитана. Не сомневаюсь, ты пережил нечто ужасное, но это были нападения. Если бы все происходящее здесь было всего лишь следствием того, насколько слабы барьеры между реальностью и имматериумом на этой планете, мы бы ничего не могли поделать. Но с врагом можно драться. Все просто.
— Да, господин, — ответил Каншель.
«Нет, — подумал он. — Все далеко не так просто».
Сын Вулкана еще мгновение смотрел на него в упор, а затем ушел.
«Он знает, что я ему не верю», — подумал Каншель, и лицо его вспыхнуло от стыда.
Он снова с головой окунулся в работу.
Он откалывал все новые куски земли, что улетали в темноту. Полоска земли между провалом и откосом плато, на которой он стоял, казалась тонким льдом. Понимание, что под ногами сплошная пустота, нагоняло тревогу. Тьма внизу походила на раззявленную пасть, только и ждущую, чтобы поглотить его.
Он продолжал работать из чувства долга, но не веры. В какой-то момент он поднял глаза и увидел, что оба отделения уже скрылись в шахте. Остальные боевые братья стояли на страже у тросовых креплений. Каншель отвернулся, силясь вызвать в себе ту уверенность, о которой говорил Саламандра. Ничего не получалось.
А затем — намного раньше, чем ему хотелось бы, — смена закончилась. Вечер брал Пифос в свою хватку. Настало время возвращаться на базу.
И на базе, и в поселении хватало свободного пространства, чтобы пехотные транспорты могли свободно перевозить большие группы слуг туда и обратно. Когда Каншель выбрался из переполненного пассажирского отсека, то впервые в своей жизни целенаправленно отправился искать Танауру.