Легионеры ничего не могли поделать, чтобы остановить медленное, но неумолимое вымирание. И страх расползался. Усиливался. Наливался ядом насыщенного, сложного купажа. Его лозы произрастали из отравленной почвы Исствана V. Поражение подготовило плодородную почву, где нагнаивались ожидания новых ужасов и горечи. Ночи, воплощавшие все темные предчувствия, лишь подливали масла в огонь, и каждый рассвет становился очередным принудительным глотком из ядовитой чаши. День за днем чаша наполнялась все больше. И Каншель понимал — когда она переполнится, подобные ему утонут в ужасе. От психики смертных ничего не останется. База превратится в дом безумцев. А затем в могильник.
Если даже Железные Руки бессильны перед этой скверной, то что могли поделать простые смертные? Каншель просил лишь о возможности исполнить свой долг. Но против страхов он был бессилен. Сущности бродили в тенях на паучьих лапках, поднимая на поверхность худшие сны о безумии и претворяя их в жизнь. Но притом оставались нереальными, и сразиться с ними было невозможно.
«Нет, пока нереальны, — повторял свои склизкие обещания шепот у шеи Каншеля. — Пока нет, но скоро, о, как скоро, очень-очень скоро. Осталось совсем чуть-чуть. Еще чуточку усилия. Еще чуточку терпения».
Иногда Иеруну казалось, что он слышит шипение даже днем. Порой серым пифосским полднем он подскакивал от чьих-то сдавленных смешков, напоминавших скрип лопаты по высушенным черепам. Слуга оборачивался и оглядывался, но никого не находил.
«Не сейчас. Еще чуть-чуть».
Ему ничего не оставалось, кроме как молиться. Каншель отрекся от своей веры в здравый смысл, что обратилась в почерневшие развалины. Она не могла защитить его ночами на Пифосе и не приносила ему сил. Цепляться за нее дальше было бы смертельной глупостью, ведь он бы цеплялся за ложь, сломя голову падая прямо в пасть наступающему злу. Он больше не чувствовал никакого стыда за свое отступничество. Ведь разве не было совершенным здравомыслием, столкнувшись с доказательством существования демонических сил, обратиться за помощью к божественным?
Иерун пришел на свое первое собрание наутро после ночи, проведенной под защитой «Лектицио Дивинитатус». Танаура проводила групповую молитву в углу столовой, выкроив несколько мгновений для общения со своей паствой перед тем, как слуги погрузятся в назначенную им работу. Каншель нерешительно приблизился к собранию. Он не знал, должен ли он соблюдать какие-то особые ритуалы и заметили ли вообще верующие его присутствие.
Переживал он напрасно.
— Иерун, — поприветствовала его Танаура, когда слуга подошел поближе. — Присоединяйся.
Круг расступился, а затем сомкнулся вокруг него. Каншель смотрел на такие же опустошенные ужасом лица, как и его собственное. Но они сияли отчаянной надеждой, за которую люди готовы были сражаться и убивать. За осторожными, неуверенными улыбками последовало искреннее пылкое приветствие. И, приняв участие в служении, Иерун понял, в чем дело.
Танаура снова начала молитву.
— Отец Человечества, мы просим тебя о защите.
— Император защищает, — отозвались прихожане, и Каншель в их числе.
— Направь нас к свету в эту тяжкую годину.
— Император защищает.
— В час отчаяния говорим мы, что тьма накроет нас, и свет наш обернется ночью.
— Но даже тьма — не тьма рядом с Тобою, — раздался ответ.
— И ночь светла, словно день, — закончила Танаура.
Теперь улыбки стали куда увереннее. Каншель почувствовал прилив сил. Он осознал ту благородную истину об этих собраниях, от которой прежде отмахивался. В единстве крылась истинная сила. Она даровала ему успокоение днем, потому что он знал, что не одинок.
Никто из них не был одинок. Они были друг у друга, и с ними был Император. Той ночью ужасов меньше не стало, но у него самого прибавилось сил. Он встретил свет с большей решимостью, и хотя внутри у него все трепетало, и он по-прежнему свернулся в тугой клубок, парализованный страхом, у него нашлись силы вынести это испытание. Его питала надежда. И следующим утром, с новыми молитвами в слегка расширившемся кругу, Иерун впитал новую силу, что раздувала пламя из тлеющей искорки надежды.
Лишь это поддерживало слугу бесконечными ночами, пожинавшими все новые и новые жертвы.
Днем он продолжал трудиться в поселении. Слуги легиона и колонисты вместе работали на строительстве и раскопках. Частокол закончили, и теперь у центра плато началось возведение юрт. Путешественники наконец обрели крышу над головой, только вот они сами, похоже, едва ли придавали этому значение. Иначе как объяснить, что жилищем для себя люди занялись в последнюю очередь, только после завершения лож? Залы для собраний теперь стояли на каждом холме, отмечавшем погребенные в земле сооружения.
Продолжались раскопки в четырех глубоких котлованах у основания холмов. Верхние части диковинных построек уже показались на свет. Железные Руки спускались вглубь еще три раза. Они ничего не нашли, но и нападений больше не происходило. Аттика это не устраивало. Враг все еще где-то прятался, и капитан намеревался найти его. Все подземные туннели, ведущие к центру плато, были завалены булыжниками, и Аттик потребовал их расчистить.
Колонисты с энтузиазмом восприняли приказ. Сотни вызывались добровольцами — намного больше, чем требовалось. Каншель обрадовался. Он знал, насколько чудовищный враг противостоит имперским силам.
Иерун сомневался, что его удастся поймать под землей, но достаточно наслышался рассказов об огромных залах, искривленных колоннах и сиянии цвета гнилой крови. Руины были обителью ужасов, а он и так натерпелся достаточно кошмаров, чтобы лезть прямо в лапы новых.
На третий день после обнаружения развалин Каншель помогал возводить очередную юрту, когда услышал крики. Они прилетели с северо-запада, где в частоколе были проделаны ворота. Строительная бригада наполовину состояла из колонистов, и те побросали округлые деревянные жерди и кинулись к воротам. Иерун и его товарищи-слуги последовали за ними. Крики доносились с другой стороны стены. Вскоре их заглушило рычание рептилий, а спустя несколько мгновений визги превратились в более слабые мучительные стоны, которые вскоре тоже стихли. Рык зазвучал глухо.
«Набили себе пасти, твари», — в ужасе подумал Каншель.
Сначала раздавались только звуки рвущейся плоти и разгрызаемых костей. А затем вдруг громыхнула короткая очередь — глубокое стакатто болтера, которое ни с чем не перепутать.
Опустилась тишина. Группа перед воротами замерла без движения. В передних рядах Каншель заметил Ске Врис. По всей длине частокола, на полтора метра ниже наконечников заостренных стенных бревен, протянулся мостик. Колонисты-стражники, что раньше метались по нему, теперь стояли и молча созерцали разворачивающуюся внизу сцену. Один из них подал знак, и четверо других шагнули вперед, чтобы поднять тяжелые ворота. Внутрь вошел Кхи’дем с закрепленным на бедре шлемом. Труп, который он тащил, напоминал уже не человека, а мешок выпотрошенного мяса. Но воин держал его очень бережно и почтительно, а затем передал его подошедшим колонистам. На плече космодесантника висела лазерная винтовка. Он снял ее и протянул Ске Врис.
— Еще работает.
— Благодарю вас, великий господин, — Ске Врис низко поклонилась.
Кхи’дем фыркнул.
— Не стоит. Пусть лучше ваши люди прекратят страдать подобной глупостью. Незачем так рисковать.
— Мы должны следовать традициям, — объяснила женщина. — У нас есть обязанности, священные для нас. У вас, уверена, тоже.
— Как хотите, — ответил легионер и зашагал прочь.
Колонисты, которые открыли ворота, теперь сами прошли сквозь них и скрылись на склоне плато. Каншель подошел к Ске Врис.