— Хотелось бы верить в то, что он понимает, что творит, — сказала как-то Сарсин.
— Он дает своим офицерам возможность себя показать, — пожала плечами Кестрель. — Проявляя доверие к своим людям, он помогает им развивать уверенность в себе. Это разумный ход.
Сарсин бросила на нее недовольный взгляд.
— Он просто передает своим помощникам часть полномочий, — добавила Кестрель.
— Он отлынивает. И тебе прекрасно известно почему.
Кестрель вроде бы обрадовалась этим словам, но тут же вспомнила обещание, данное Джесс. Как же не хотелось об этом думать!
Она так и не поблагодарила Арина за фортепиано, поэтому отправилась его искать и нашла в библиотеке, где он, сидя у огня, изучал карту. Поленья затрещали в камине, посыпался фонтан искр, а Кестрель вдруг снова вспомнила о своем обещании — именно потому, что так отчаянно пыталась о нем забыть.
Должно быть, именно поэтому вместо слов благодарности она вдруг ляпнула:
— Ты умеешь печь медовые полумесяцы?
— Я… — Он отложил карту. — Не хочу тебя расстраивать, Кестрель, но поваром я никогда не работал.
— Но ты ведь знаешь, как заваривать чай.
Он рассмеялся.
— Ты же понимаешь, что вскипятить воду может кто угодно?
— Ясно. — Кестрель повернулась к двери, чувствуя себя полной дурочкой. И что на нее нашло?
— Вообще-то да, — сказал вдруг Арин. — Да, я умею печь медовые полумесяцы.
— Правда?
— Э-э… Нет. Но можем попытаться.
Они отправились на кухню. Едва увидев Арина, слуги тут же вышли из комнаты, оставив их вдвоем. Откуда-то появилась мука, потом Арин нашел баночку меда в шкафу. Кестрель разбила яйцо и наконец-то поняла, зачем все это затеяла. Ей хотелось притвориться, что не было никакой войны, что нет победителей и проигравших, что она и дальше сможет жить вот так спокойно.
Полумесяцы вышли твердыми, как камень.
— Что-о ж, — протянул Арин, взяв один в руки. — Пожалуй, такими и убить можно.
Она рассмеялась прежде, чем успела сказать себе, что шутка несмешная.
— Если так посмотреть, по размеру они почти как твое любимое оружие, — добавил Арин. — Кстати, ты ведь ни разу не рассказывала мне, как прошла твоя дуэль на «иглах» с лучшим бойцом в городе.
Нельзя было ему ничего говорить. В войне главная задача — как можно дольше скрывать от противника свои сильные и слабые стороны, но все-таки Кестрель не сдержалась.
Арин прикрыл лицо испачканной в муке рукой и в притворном ужасе уставился на нее сквозь пальцы.
— Ты просто зверь! Лучше тебя не злить, не то меня и боги не спасут.
— Ты ведь уже разозлил, — заметила она.
— Но разве я тебе враг? — Арин сделал шаг к ней. — Скажи.
Кестрель не ответила. Край столешницы впился ей в поясницу, и она сосредоточилась на этом ощущении.
— Ты мне — нет, — выдохнул Арин и поцеловал ее.
Губы Кестрель приоткрылись. Все было по-настоящему, но совсем не просто. От него пахло дымом и сахаром. Сладость, покрытая золой. Кестрель почувствовала привкус меда, который Арин слизывал с пальцев, пока они готовили. Ее сердце пропустило удар, и она сама жадно потянулась к нему, прижалась теснее. Арин неровно задышал и углубил поцелуй. Он приподнял ее и посадил на стол, так что ее лицо оказалось на одном уровне с его. Поцелуй продолжился, и Кестрель показалось, что слова, крылатые бестелесные создания, кружат возле них, задевают их невесомыми перьями. Слова толпились и настойчиво гудели.
«Скажи», — шептали они.
«Скажи», — вторил им поцелуй.
Любовь задрожала у нее на кончике языка. Но Кестрель не могла произнести эти слова. Как ей сказать такое после всего, что между ними было? После того, как она отсчитала пятьдесят клиньев распорядителю аукциона; после того, как часами мечтала о том, чтобы Арин спел под ее аккомпанемент; после связанных рук, после удара в колено, после признания, которое Арин прошептал ей в карете в ночь после Зимнего бала.
Вернее, эти слова были похожи на признание. Но она ошиблась. Ведь он так ничего и не сказал о заговоре. Но даже если бы сказал, все равно было уже слишком поздно.
Кестрель снова вспомнила обещание, данное подруге.
Она предаст себя, оставшись с человеком, который поцелуем заставил ее поверить в то, что ему нужна она одна. А сам в это время строил планы, мечтая уничтожить мир, в котором она жила, чтобы он оказался на вершине, а она — у подножия.
Кестрель резко отстранилась.
Арин начал извиняться, спрашивать, что он сделал не так. Его лицо залил румянец, губы припухли. Он бормотал о том, что слишком торопится, но, может, она подумает о том, чтобы остаться здесь вместе с ним.