Внутри Храм выглядел почти так же, как и снаружи – огромное количество очень белого, неестественно белого мрамора и никаких украшений. Люди беспрестанно приходили и уходили. Кто-то стоял на коленях, шевеля губами в беззвучной молитве, кто-то просто стоял.
Местный священник прошел было мимо Ле, недоумевая, что этот робкий прихожанин делает в своем укрытии, и встал как вкопанный, увидев форму его ушей. Видно, такой наглости никто не ожидал – чтобы враг Богини заявился прямо к ней домой, слыхано ли? Но враг одарил его мимолетным взглядом и приложил палец к губам, призывая к тишине, и служитель, с трудом заставив себя перестать пялиться, немного нервно пошел дальше своей дорогой, гадая, не привиделось ли ему. Может, это было знаменье?
Одеяние священника было ярко-желтым. Цвет солнца, вспомнил Ле, солнца, дарующего жизнь. Цвет радости. Цвет волос Богини.
Воцарилась тишина. Она появилась не оттого, что все разом замолчали – скорее, наоборот, каждый оборвал себя на полуслове из-за пришествия этой плотной, тяжелой тишины.
В проеме главного входа, держась за край прекрасного стрельчатого портала, стоял Фемто – хрупкая темная фигурка на фоне алого неба.
Он медленно-медленно поднял руку, и капюшон упал назад. Сложно было сказать, что выражает тонкое темнокожее лицо.
Когда он двинулся и пошел, прихожане, как завороженные, расступились, чтобы дать ему дорогу, и виной тому был не страх. Он шел мучительно медленно, и его походка звучала как стук умирающего сердца: неровная и шаткая, с разными интервалами, и отчего-то сразу ясно, что любой удар может стать последним.
Он пересек огромную залу, словно вмиг опустевшую, ужасающе голую под высоким, как небо, сводом крыши, и упал на колени перед алтарем, склоняясь на согнутые локти, едва не касаясь лбом холодных плит пола.
Он молился камню. Молился монолитной плите серого с прожилками мрамора, служащего первобытным алтарем, невероятно могучим в своей простоте, молился статуе Богини, поражающей потрясающим сходством с моделью – вот только модель эта чаще усмехалась, чем улыбалась, и в ее позе никогда не сквозило такой величественной милости, затаившейся в мраморных складках струящихся одежд и протянутой изящной руке. Молился камню, заменяющему Богине сердце, который ничему не под силу растопить.
Ле смотрел на него, и его сердце, кажется, совсем не билось.
- Ну вот и все, - подвела итог Богиня. – В любом случае, это финал, что бы ни произошло дальше.
- А что будет дальше? – бесцветно поинтересовался Ле.
- Как это что? – Богиня удивленно вскинула брови. – Уговор есть уговор. Условия не выполнены.
- Это нечестно, - безнадежно возразил Ле. – Он сделал это только потому, что не хотел убивать других. Это нечестно.
Богиня презрительно фыркнула.
- Милый мой, - сказала она, - это пари, а не испытание на храбрость. С добродетелями тебе стоит обратиться к другому богу, вроде бы есть еще такие, кто ценит такие вещи.
- Что же ценишь ты? – устало проговорил Ле.
- Хорошее развлечение, - ответила Богиня. – Вы оба мне больше не интересны. Мы с тобой уже говорили об этом. Мальчишку убило человеколюбие.
- А по-моему, его убила ты, - указал Ле.
Она вздохнула.
- Все зависит от постановки вопроса.
- Я просто пытаюсь зреть в корень.
Богиня помолчала немного.
- И все-таки это глупо, - промолвила она наконец. – Иные специально жмут руки врагам, или политикам, или первым встречным. Просто чтобы знать, что исчезают не в одиночестве. Раз уж ада им не видать, можно творить все, что хочется…
Значит, финал. Похоже на то.
Солнце село. Срок вышел. Условия не выполнены.
Вся соль в спорах с Богиней, он слишком поздно понял, заключается в том, что нет возможности попросить третью сторону рассудить здраво и беспристрастно.
Будь его необъяснимо живучая глупая надежда каким-нибудь аморфным зверьком, который еще пытается из последних сил трепыхать щупальцами, Богиня с удовольствием раздавила бы ее каблуком.
Де Фей умрет. Точнее, умрет – не то слово. Исчезнет, как будто его и не было никогда. Если бы его сбила телега или унесла эпидемия, он точно попал бы в рай. Дети всегда попадают.
А так…
Что ж, остается надеяться, Ле сможет как-то с этим жить.
По крайней мере, он точно сможет жить с этим первые полчаса. Пока не найдет веревку покрепче и подходящий крюк.
Насчет «жили долго и счастливо» никто ничего не обещал, а вот «умерли в один день» устроить гораздо легче.
- Расскажи мне, - попросил он, - что же все-таки есть в твоем аду? Говорят, там обитают все мыслимые кошмары.
- Именно, - кивнула Богиня. – Все мыслимые кошмары. То есть любой кошмар, который ты сможешь измыслить, там обретает реальность. Персонально для тебя. Знаешь, я всегда придерживалась мнения, что нужно быть человеком, чтобы придумать что-нибудь по-настоящему мерзостное… Только вот, - добавила она сухо, - ты все равно туда не попадешь.
- Знаю, - отозвался Ле. – Я бы не спрашивал, если бы намеревался увидеть воочию.
- Ночь коротка, - заметила Богиня, глядя на беззвездное небо. – Поторопись, если хочешь успеть еще хоть что-то ему сказать.
Ле словно очнулся от забытья.
По крыше нещадно хлестал жестокий, безудержный ливень. Так вот почему днем стояла такая духота. И когда только успели набежать тучи? Впрочем, чтобы затмить безмятежность луны, многого не нужно.
Зала опустела. Мрамор совсем не прогревался за день и не мог отдавать накопленное тепло. Холод пробирал до костей, заползал под кожу, заставляя мысли становиться вялыми и медленными. Дыхание еще в горле застывало облачками колючего пара.
Было светло – от лампад ли и факелов, от белого ли сияния, излучаемого безразличным камнем?
Фемто лежал на полу. Его светлый плащ полукругом разметался по каменным плитам, и Ле без удивления увидел, что узкие ступни в открытых сандалиях тоже оплели черные узоры. Еще немного, буквально пара минут, и концы изломанных, острых линий доползут до кончиков пальцев, и тогда…
Ночь коротка.
Но разбудить его сейчас будет так же жестоко, как ночь назад.
Да и что он может ему сказать? «Мы хотя бы попытались»? «У тебя почти получилось, и ты ни в чем не виноват»?
Потому что это он, Ле, был виноват, он и только он, всецело. Виноват в том, что недоглядел, виноват в том, что наобещал с три короба, подарил призрак ложной надежды, растаявший, как туман поутру, виноват в том, что не сумел победить все зло этого мира. Тот факт, что этого зла просто неожиданно оказалось больше, чем виделось, его не извиняет.
В любом случае, попробовать стоило. У них ведь действительно почти получилось.
Если бы хоть иногда справедливость торжествовала, они бы победили. Но это слабое утешение.
Куда реальнее сейчас казалась робкая надежда на то, что растяжимость времени отступит, и то, что должно произойти, произойдет быстро. В конце концов, в погоне за светлячком надежды, обернувшимся болотным огоньком и заведшим обоих в чащу, они хотя бы скоротали время.
Сколько Фемто прошел пешком, без сна и передышек, один на один со своими мыслями, способными мучить страшнее, чем сотня самых зверских палачей? Он, должно быть, чудовищно устал.
И как знать, может быть, если слухи преувеличивают, а сны – это всего лишь сны…
Как знать, вдруг, если то, что его ждет – действительно всего лишь растворение в Абсолюте, он так никогда и не узнает, что у них не вышло, ничего не почувствует, если не разбудить его сейчас?
Ле тихонько присел рядом, без тени благоговейного трепета облокотившись спиной об алтарный камень, и, с величайшей осторожностью приподняв голову Фемто, переложил ее себе на колени. Мелкий не открыл глаз, лишь перевернулся на бок да подтянул колени к груди.
Дождь барабанил по крыше. Должно быть, улицы нынче выглядят как настоящие водопады… Ле чувствовал, как камень передает его телу свой цепенящий холод. И еще он чувствовал, что тоже безумно, безумно устал.