- Это бесполезно, - Ле качнул головой. – Некоторые вещи…
- Знаю, - кивнул Фемто. – Некоторые вещи не зависят от желания или нежелания людей. Их решают память и кровь.
Огонек фонаря мигнул, качнулся, но не погас.
- И все это время ты носил ее с собой? – спросил Ле.
Фемто снова кивнул.
- Не боялся, что ее украдут?
- Такое не крадут, - он задумчиво провел пальцем по повязке на руке. – Наоборот, я думаю, что даже попытайся я избавиться от нее, она вернулась бы… Вернулась бы, даже если бы я бросил ее в море или куда-нибудь еще. К тому же, я не уверен, что смог бы вот так вот оставить ее. Она – она должна быть со мной вне зависимости от того, что я чувствую по этому поводу. Вот так обстоят дела.
- Понятно… - протянул Ле.
Он никогда не спрашивал у Фемто, кто он такой и откуда взялся. По-честному, никогда этим не интересовался.
Нет, ясное дело, что они знакомы уже сто лет, но он не мог бы сказать, что знает де Фея как себя. Никто не смог бы.
Все дело было… в его манере общения, что ли. Он никогда не был замкнутым, о нет, совсем наоборот. Но как-то так всегда получалось, что он умудрялся наговорить массу слов, среди которых не было ни одного значащего. И никогда-никогда он не говорил о том, что было до того, как он встретил Тома.
Всего лишь сын графа, изгнанный во время восстания. Слишком короткая история для существа, которое не стареет, с некоторых пор практически никогда не спит и всегда поворачивается к двери на миг раньше, чем Ле откроет ее с другой стороны, чтобы войти.
Ле чувствовал, что стоит ему спросить – и Фемто ответит, расскажет все как есть. Но еще он чувствовал, что Фей не хочет отвечать, и не начинал этого никому не нужного разговора.
Но вот сейчас, именно в этот момент, очень захотелось поймать его за руку и, глядя в глаза, спросить: «Так кто же ты на самом деле такой, Фемто де Фей?» И не отпускать, пока не ответит.
Вместо этого Ле-Таир поднялся и протянул Фемто руку.
- Пойдем обратно.
Корона вновь надежно завернулась в свой вечный саван. Ле знал, что она ничем себя не выдаст. У иных воров нюх на ценности – и ни один из них, даже самый умелый, не почувствует ее. Такие вещи притягивают людей лишь тогда, когда им что-то от них нужно. Отнести в определенное место, например, ибо сами короны, как известно, перемещаться не могут. Или надеть на голову и отдать им всю до капли жизнь, забыв о свободе и покое.
Потому что там, где появляется корона, вскоре находится и король, и тогда действительно плохо дело.
Конечно, они мечтали вернуть Суэльду к старой жизни, правильной жизни. Но не такой же ценой.
Фемто спрятал сверток в сумку, в которой, кроме того, с ним вечно путешествовала скрипка. Ле всегда забавляло смотреть, как он ее достает – извлекает наружу новенький футляр из блестящей кожи, открывает крышку и вынимает это чудо – потускневший, поцарапанный деревянный корпус и на одну струну меньше, чем надо. Тех, кто еще не слышал, как он на ней играет, диссонанс формы и содержания всегда сбивал с толку.
Фонарь вернулся на свой крючок, и, похоже, его временной пропажи никто не заметил.
Прозрачная сфера, полная жидкого голубого света, все так же порождала на стенах странные тени – причем именно в тех местах, где, казалось бы, нечему было их отбрасывать. Посмотри вы на источник сияния секунд с десять, заметили бы, что свет едва заметно пульсирует, как что-то живое.
В черной башне не было окон, ни одного. Лйорру это никогда не мешало. Сейчас он сидел, задумчиво подперев подбородок рукой, и смотрел прямо в стену. Или, может, через нее. Скорее даже через, потому что он определенно видел все, что хотел там увидеть.
Боги редко бывают наделены изящной и гибкой фантазией. Поэтому, если им надо намекнуть, как что-то подходит к концу, они прибегают к весьма грубым символам. Ставят где-нибудь в углу приметные песочные часы высотой со шкаф, например. Ну да чего еще можно требовать от созданий, карающих грешников удачным попаданием небесного кирпича в темечко.
И только Лйорр никогда не нуждался в столь кричащих напоминаниях. Он и так прекрасно знал то, о чем шуршит песок, когда течет из верхней пузатой колбы часов в нижнюю.
Он знал, что некогда начатое закончится.
И закончится скоро.
Следующий день мелькнул мимо, просвистев, как стрела, так что Ле не успел даже взглядом его проводить.
Они выдвинулись рано. Этой ночью он толком не спал, просто потому, что неопасная, но демонски неудобная рана на спине весьма осложняла жизнь – из-за нее ему попросту было больно лежать. Впрочем, Ле уже привык спать мало и не слишком регулярно, так что и три ночи без сна его не подкосили бы. Вот четыре – уже куда как более вероятно.
Ле подозревал, что Фемто, которому бессонница любой продолжительности нипочем, и вовсе не ложился. Том нашелся, и Генриетта с самого рассвета тоже была на ногах. И на ее лице крепко поселился едва уловимый отпечаток застенчивой вины, чего она сама, похоже, не замечала – или очень надеялась, что он не заметит.
Да и было зачем надеяться. Под утро, встав, Ле обнаружил, что разрез на его рубашке аккуратно заштопан.
Стыдно вспомнить, но первым порывом было просто наорать на девчонку. Строго-настрого запретить ей трогать его вещи без его ведома. Мгновенная вспышка страха переросла в злость. Вот ведь дура. Такой, как она, ничего не стоит, зайдя ночью в чью-нибудь комнату, придумать себе невесть что. Она ведь могла коснуться его, кожа к коже…
Но, к счастью или нет, в последнее время эмоции ненадолго оставались при нем и улетали, не найдя, за что зацепиться. Так что он просто смолчал, видя, что любое упоминание, пусть даже в форме благодарности, убьет ее морально.
Лес вокруг пусть медленно и постепенно, но редел. Ельник разбавили симпатичные тоненькие рябинки. Среди зеленых еще листьев попадались яркие пятна розовато-алого и светло-желтого. Так уж выходит, что, направляясь в Энмор, ты едешь в вечную осень.
Лошади еще не слишком устали, потому что галопом их никто не гнал. Генриетта о чем-то болтала с Фемто, Ле слушал их вполуха, Том, как всегда, молчал и зорко смотрел вперед. Наблюдателя лучше него в мире было не сыскать. Он всегда замечал, если было что замечать.
После полудня дождик попытался поморосить, но скоро бросил это дело и до поры до времени спрятался за небесными кулисами. Тучи, пятнающие бледно-голубое небо, угрожающе не выглядели, и это радовало, ибо эту ночь им предстояло коротать под относительно открытым небом – хотя вряд ли стоит считать уже начинающие терять листья ветви надежным укрытием от непогоды, так что слово «относительно» смело можно опустить.
Темнело. Костер поначалу не желал разгораться на влажных дровах, лишь плевался искрами и гас, но Ле совладал-таки с ним, и теперь ярко-оранжевое пламя весело потрескивало, освещая выступающие из сумрака стволы.
Все это время Фемто сидел подле, философски созерцая его до поры до времени безуспешные усилия, а Генриетта возилась со своей лошадью. Наконец она тоже подошла к костру и, прислонившись плечом к белой березке, некоторое время стояла в неподвижной задумчивости, словно забыла, зачем пришла.
Потом, очевидно, вспомнив, зачем, подсела к костру рядом с Фемто и снова застыла в молчании.
Ле знакомо было это ее выражение – абсолютно неподвижный, остекленевший взгляд и этот немой вопрос: все же сказать – или не стоит?
- Спрашивай, - вздохнул он, чтобы разрешить ее сомнения.
Нужно отдать ей должное – она не сделала квадратные зенки и не выдала ничего похожего на «но как ты догадался?». Просто смерила его несколько туманным взором и промолвила:
- И все-таки, чего ты добиваешься? Вчера, там, в таверне, я слушала. И много слышала про тебя…
- Слушать то, что о нем говорят, нужно в последнюю очередь, - заметил Том не грубо и не угрожающе, однако что-то в его голосе недвусмысленно сообщало, что до грубой угрозы отсюда рукой подать. – Эй, Фей, твоя лошадь сейчас убредет в даль светлую.