Потому что он совершенно определенно даже не казался, а был особенным. Но вел себя так, словно с радостью променял бы эту свою особенность на поллитровую чашку чая холодным зимним вечером, вот только никто не соглашался на столь невыгодную сделку.
Помнится, когда она только-только впервые услышала о нем, не будучи знакома лично, то попыталась узнать у местных, чем же этот Ле-Таир так знаменит. Иные смотрели на нее как на сумасшедшую и избегали отвечать, другие говорили нечто маловразумительное, и лишь одна одинокая пожилая женщина, сияя от нескрываемой гордости, ответила:
- Он починил мне крышу, - и добавила скромно:
- А то совсем прохудилась, дождь лил прямо на пол…
Почему-то этот ее ответ накрепко впечатался в память Генриетты.
Сейчас Ле спал сидя, прислонившись спиной к дереву и скрестив руки на груди, и даже во сне его лицо не было до конца спокойным.
Генриетта невольно загляделась. Ах-х, этот шрам на его переносице…
Не то чтобы она испытывала к Ле какие-то чувства, кроме чувства благодарности за роль телохранителя. Нет-нет, отнюдь, никаких иных чувств.
Просто когда она смотрела на него, у нее словно что-то свербило между глаз, на обратной стороне переносицы. Словно какая-то мысль, которую она упустила, и вспомнить заново все никак не удается…
- С добрым утром, - подал голос Фемто.
Он сидел как раз напротив нее, по другую сторону черного кострища.
Небо, он вообще спит когда-нибудь?
Вчера утром, в таверне, она спускалась по лестнице со второго этажа, где спали все гости, а он с ногами сидел на подоконнике, обхватив руками колени, и прожигал пространство за оконным стеклом ленивым неподвижным взглядом. Зал был совсем пуст, даже сам трактирщик еще наслаждался заслуженным отдыхом в своей комнатушке около кухни, и, когда она прошла мимо окна, мальчишка молча проводил ее глазами. У нее от этого мурашки побежали по коже.
И что он имел в виду? Ведь не мог же он знать, что она делала пятью минутами раньше, никак не мог.
Да и ничем преступным она не занималась, если уж на то пошло.
Просто тихонько зашла в комнату Ле, сняла со спинки стула изуродованную рубашку, про себя посетовав, что на деле все мужчины одинаковы, и заштопала ее. А потом так же тихонько вернула на место, успешно поборов внезапное желание коснуться его, спящего, дотронуться хотя бы пальцем до чужого лица, до того места, где шрамы с шеи переползают на подбородок. Побоялась разбудить.
Какая же она все-таки глупая. Ведь это глупо, другим словом не назвать – нестерпимое, неведомо откуда появившееся желание подойти к Фемто, наклониться, поцеловать в щеку и попросить: «Пожалуйста, передай ему».
- С добрым, - поприветствовала она в ответ.
Подошла, присела на корточки рядом, по-хозяйски положила ладонь на лоб бывшего-а-может-и-до-сих-пор пациента.
- Что-нибудь болит? – осведомилась строго.
Он в ответ отрицательно качнул головой, мягко освобождаясь от ее руки, и улыбнулся. На этот раз не так очаровательно-слепяще, улыбнулся по-человечески, слабо и слегка устало.
Генриетта удовлетворенно кивнула, выпрямилась, уперев руки в бока.
- Вот и чудно, - промолвила она. – Хочется быть за вас спокойной. А то этот твой дружок-проповедник слишком уж самостоятелен…
- Он не проповедник, - серьезно возразил Фемто. – Проповедовать значит склонять. Он никого не убеждает. Каждый волен решать сам, что ему думать и во что верить. Я знаю, что ты вовсе не это имела в виду, просто… слова – это такие вещи, что нужно всегда оглядываться.
- Да, - согласилась Генриетта. – Я знаю, ты прав. Прости.
Ле пошевелился, открыл глаза, просыпаясь, провел ладонью по лицу.
Пора дальше.
Том, хрустя ветками под тяжелыми шагами, явился откуда-то из леса. Понятно, ходил оглядываться. Вечно ему на месте не сидится.
Сегодня лошади будут рады – они, должно быть, следуя примеру скакуна незабвенного Ивенна из Энмора, давно уже жуют одни брусничные листья, но сегодня наконец покинут лес и увидят настоящую траву.
Генриетта соскучилась по свету даже больше, чем лошади по траве.
Нет, в лесу солнышка было хоть отбавляй, но она привыкла к простору гор, когда выше твоей головы есть разве что другая гора, обледеневшая и неприступная, на которую и горный козел не заберется. Эта решетка веток, отделяющая ее от неба, изрядно нервировала.
Потому ее радость была безмерна, когда впереди приветственно заплескалась далекая вода, а лошадиная подкова в первый раз звякнула о голый камень. Ну, здравствуй, родная Сухая речка, здесь подошедшая вплотную к краю леса, негласная граница, отделяющая мир Генриетты от остального мира, куда как более суетного и беспорядочного.
Ле-Таир поделился с ней своими планами.
- До предгорий мы сегодня точно не успеем добраться, - сказал он. – Я так думаю, что стоит подождать до завтра в Энморе. У меня есть там пара друзей. А дальше тебе придется показывать дорогу. Я не так часто бывал в Драконьих горах, как хотелось бы.
- Проводите меня до самого конца? – уточнила Генриетта.
- А как иначе? Было бы по меньшей мере странно довести тебя до гор и отправить дальше одну, - улыбнулся Ле, и пульсирующая, сбивающая с толку точка за переносицей Генриетты начала свербеть с новой силой.
Проехав еще с две мили, они перешли подвесной мост, с виду ужасно крепкий. Конструкция выглядела совсем новой, словно ее камни и двух лет еще не пролежали под дождями и столь редко заглядывающим сюда солнцем.
Деревья вокруг стали, казалось, еще желтее и краснее, их кроны заметно поредели. Как будто осень и вправду обитает в Энморе, подумалось Генриетте. В здешних краях не бывает лета. Робкая бледная весна потихоньку растит клыки и превращается в матерую серую зиму, а все остальное время года – осень. Вот только в горах, где растут одни лишь сосны, это совсем не заметно, разве что судить по небу, иногда меняющему оттенки.
Впереди замаячили плоские крыши приземистых каменных домов. Генриетта поморщилась. Энмор, город мужчин, от которого за версту несет этой самой мужественностью. Здесь должны обитать полководцы и охотники – да так оно, скорее всего, и есть. Нелегко, наверное, их женам приходится.
Все-таки все они одинаковые, эти мужчины. Все бы им играть в солдатиков, только поля для игрушечных сражений с возрастом приходится искать соразмерные, и со временем это становится только труднее.
И зачем, скажите на милость, им такая внушительная, очевидно непробиваемая стена, если огромные дубовые ворота со створками едва не в кулак толщиной все равно раскрыты настежь?
- Ты был здесь, Ле? – спросил Фемто за спиной Генриетты.
- Довелось однажды, - был ответ.
Ле-Таир помнил путь. Главная улица, четвертый поворот направо и прямо, до просторного, красивого дома с крепким крыльцом и широкими окнами, призванными захватывать как можно больше скупого осеннего света.
- Подождите немного, - велел Ле своим спутникам, спешился и постучал в дубовую дверь.
Женщина, открывшая ему полминуты спустя, была прекрасна – круглолицая, светлокожая и черноволосая, а глаза – синие, как темные сапфиры. Пожалуй, она никогда не ведала поры нежной беззаботной юности, в которой столь часто застревают южные девочки – с самого детства она была такой же, как сейчас, взрослой и крепкой, а теплом улыбки, немедленно заигравшей на пухлых губах, когда она узнала его, можно было без труда вскипятить чайник.
- Добрый день, леди Эллен, - поздоровался Ле, улыбаясь в ответ. – Вы уж простите, что без приглашения…
- Вот уж кого не чаяла больше увидеть, - покачала головой леди Эллен. – И хорошо, хорошо, что без приглашения. Тебе всегда здесь рады, Таир. Кто это с тобой? – поинтересовалась она, заглядывая через его плечо, что при ее немалом росте было совсем не сложно.
- О да, я еще и не один, - засмеялся Ле. – Это мои друзья. Мы пришли просить у вас ночлега, если не слишком стесним.
Эллен замахала на него руками.