Дверь другого дома, просторного и каменного, тоже оказалась не заперта. Ле прямо с порога услышал нежные и грустные ступенчатые переливы светлой мелодии и пошел на них.
Одна из комнат не была обременена мебелью. Иными словами, она оказалась практически пуста, лишь посредине величественно возвышалось фортепиано, поблескивая отполированным ореховым деревом по бокам. Почти концертный зал, который Фемто нашел, видно, без помощи хозяев.
Ле стоял в дверях и смотрел на его узкую прямую спину. Все так же закатаны рукава темно-зеленой рубашки, и короткий хвостик волнистых волос, перехваченных шнурком, закрывает шею. А руки – те прямо порхают над клавишами, всегда точно зная, на которую нажимать.
Но самым-самым была музыка.
Сначала Ле просто слушал ее, бесконечно правильную и дивную. А потом в какой-то момент ему показалось, что эта мелодия звучала у него в голове все это время, просто он не понимал и не слышал.
Фоном был неосознанный, смутный страх, страх непонятно перед чем, но он отходил на задний план. Его затмевали сомнения и вопросы, сотни, сотни вопросов, и осознание того, что где-то совсем рядом есть один самый простой, самый верный ответ, способный разом перевесить все «почему?» этого мира, тот самый ответ, который он ищет, который придал бы всему смысл – и который никак не выходит ухватить. Высокими нотами звенела неприкаянность, а память звучала мрачно и тяжело.
И до того эта мелодия была светлой, что казалось, она вот-вот прекратится, в любой момент кончится без предупреждения, оборвавшись на полузвуке, не успев допеть саму себя…
И отчего-то становилось неспокойно, как будто вместе с музыкой закончится что-то еще. Что-то очень важное.
На полу лежали ровные квадраты света, падающие из широкого окна, и воздух был идеально, осязаемо прозрачен, словно вода или хрусталь, и становилось сложно понять, где именно звук переходит в пространство. Четкой границы попросту не существовало.
Это было похоже на то, как если бы все его мысли были нотами, и кто-нибудь столь умелый, как Фемто, сыграл бы их, каждую, идеально и чисто.
Небо, как, оказывается, неуютно вдруг осознавать, что кто-то или что-то знает тебя лучше тебя.
Но какая разница, пока она звучит…
Мелодия смолкла на резкой, некрасивой ноте, когда Фемто вздрогнул и обернулся через плечо.
- Я тебя напугал? – спросил Ле, стряхивая с себя последние клочки наваждения. Наконец вспомнив, что до сих пор стоит на пороге, он покинул дверной проем, сделал пару шагов по чистому дощатому полу.
- Что?.. О-о, нет, конечно нет, - откликнулся Фемто рассеянно и улыбнулся. – Я думал, это хозяева, не приветствующие такой самостоятельности в своем доме.
- Я так люблю, когда ты играешь, - признался Ле, присаживаясь на широкий низкий подоконник.
Фемто закрыл крышку фортепиано.
- Ты знаешь, - отозвался он, - я ведь даже не учился специально. Просто давным-давно встретил девушку… сам уже не помню, где. Она играла на пианино. И мне вдруг показалось, что из меня вынули душу и сыграли. Без нот, без всего, просто на слух, - он умолк ненадолго, подыскивая слова. – Мне казалось, что все-все самые дорогие мне мысли звучат в моей голове именно под эту мелодию. Что именно она играла, когда я совершал самые лучшие, самые правильные поступки в своей жизни… Но стоило музыке стихнуть – и уже через минуту я не мог вспомнить, на что она была похожа. И, знаешь, как бывает, во мне будто что-то щелкнуло, встало на место. И теперь – теперь я могу играть на всем, на чем захочу. Даже если увижу инструмент в первый раз, все равно буду знать, куда нажимать и как…
Знать бы, подумал Ле, сумела ли та девушка хоть раз после сыграть так же хорошо? Может, это умение нужно передавать, или оно само прыгает с человека на человека, выбирая тех, кто приглянется?
- Сегодня у меня странно получается, - Фемто мотнул головой, потер перебинтованное запястье и пожаловался, будто оправдываясь, - Рука болит.
Ле приблизился, на ходу стаскивая перчатку, опустился на одно колено перед крутящимся одноногим табуретом, на котором восседал музыкант, бережно коснулся чужой щеки, кожи цвета теплого орехового дерева.
- Мне кажется, что у тебя всегда получается прекрасно, - почти прошептал, тепло щуря глаза.
Фемто улыбнулся смелее, и его рука сама поднялась вверх, поймала чужие пальцы на его щеке, но темные глаза вдруг стали серьезными.
- Ле, - проговорил он. – Что происходит? Умоляю, только не говори, что ничего. Я же вижу и слышу. Ведь то, что я сейчас играл – это ты. Это у тебя сейчас внутри, разве нет?
Ле хотел сказать ему что-нибудь, успокоить, но не нашел слов.
Одно дело – просто молчать о своих бедах. И совсем другое – отвечать не то, когда спрашивают напрямую. Это подпадает под категорию «ложь».
Лгать Фемто – все равно что выбрасывать в окно ключ от запертой комнаты. Если начать единожды, потом выхода уже не будет.
Не будет произнесено ни слова обвинения, но он не вынесет этого немого, неизреченного упрека в глубоких черных глазах.
- Фемто! – воскликнула Генриетта, без стука просовываясь в дверь. – Вот ты где. Послушай, ты сильно занят? Я хочу показать тебя госпоже Эллен. Все же я не уверена в качестве своих швов. Прости, я вовсе не имела в виду на тебе практиковаться, но так уж вышло.
Она слишком поздно поняла, что пришла не вовремя – или очень вовремя, если судить с точки зрения Ле.
Она готова была поклясться, что в тот миг, когда она засунула голову в незнакомую дверь, Ле-Таир, стоя на одном колене, гладил Фемто по щеке. Но, демон побери, это просто фокусы какие-то, потому что через секунду, когда она оказалась в комнате уже вся, Ле стоял прямо, как все нормальные люди, а на его руках сами собой откуда-то появились проклятые перчатки.
Фемто покинул табуретку, и Генриетта увела его с собой. Ле успел только услышать обрывок удаляющегося разговора:
- Это ты играл? Так красиво.
- А, ерунда. Просто убивал время…
Песок сыпался.
Вообще-то, в любом из смыслов никакого песка не было, потому что не было песочных часов.
Но это не мешало песку течь так же, как течет время.
Вроде и медленно-медленно – а отвернешься на минутку, и полколбы уже пустые.
Несмотря на всю быстротечность времени, у Ле его было достаточно, чтобы придумать, что он скажет Фемто. Еще не ложь, но уже недо-правду. Фактически у него на это была целая ночь. Каждый день спят только дураки.
Чтобы переговорить с музыкантом наедине, достаточно было просто встать раньше всех остальных.
Он так и поступил – и застал Фея сидящим на ступенях крыльца.
- Фемто, - окликнул Ле без приветствий. – Я тоже хочу спросить у тебя, что происходит. Почему ты избегаешь Генриетты?
Темные глаза расширились непонимающе-удивленно.
- Я не понимаю, о чем ты говоришь, - ответил Фемто, и его голос не был подпорчен ни ноткой сомнения или фальши.
- Я замечал это за тобой, - объяснил Ле. – Стоит ей прийти – и ты уходишь. Позапрошлой ночью, когда она села рядом с тобой у костра, ты пересел подальше. А в таверне убежал, как только она приблизилась к стойке. И даже в самый первый день, когда она еще и имени-то своего не назвала, ты встал со скамейки, когда она села. Как это нужно понимать, я не знаю.
- Что, правда? – Фемто задумчиво заправил за ухо прядь волос. – Я как-то не замечал. Просто никогда не думал об этом…
Он взглянул на робко голубеющее небо и признался:
- Если по-честному, это происходит не всегда. Только когда ты с ней рядом. О нет, я не ревную, ничего подобного, - добавил он спешно, - просто… когда вы стоите рядом, у меня возникает ощущение, что что-то не так. Такое противное чувство, которое бывает, если что-то должно случиться. Знаешь, я никогда не встал бы под тяжелой люстрой на тысячу свечей, пусть даже она висит на чугунной цепи в руку толщиной, и всегда стараюсь отойти от обрыва, если там действительно высоко, хотя падать не собираюсь. Потому что… потому что всегда остается такой маленький противный элемент «а вдруг?» - он умолк, видно, отчаявшись найти подходящие слова, и закончил просто: