Теперь Фемто придется рассказать Руэ, с чего началась вся эта темная, мутная история. Это жестоко – заставлять его все объяснять…
- Какой им прок от этого знания? – произнес Ле вслух. – Я рассказал бы, если бы они могли помочь. Я рассказал бы им, если имелся бы хоть единый шанс, что они сумеют помочь. Если бы я хоть немного надеялся, я бы все рассказал. Но они ведь не могут. Я не хотел, чтобы они знали и терзали себя.
- А они терзали бы, - кивнула Богиня, - потому что любят тебя. Ты знал это. И именно потому сбежал тогда?
Ле кивнул. Больше ему сказать было нечего.
Фемто поднял голову.
- Я знал, - проговорил он неожиданно глухо и будто бы через силу. – Я должен был догадаться. Эти твои перчатки и все остальное… Ты ведь на самом деле не рассчитывал, что я не догадаюсь, почему ты ушел. Но потом ты вернулся, живой, хотя успел бы уже сотню раз умереть, если бы до сих пор был проклят, и эти шрамы, и я подумал, что… тебе удалось сделать это во второй раз…
- Во второй раз не вышло бы, - безжалостно возразила Богиня. – Это было бы опасным прецедентом.
- А я – не прецедент? – уточнил Фемто.
- Нет, - ответила Богиня. – Потому что ты не спасся. Тебя спасли.
Фей закусил губу, нервно скрестил руки на груди, обнимая самого себя. Ле видел, что ему хочется смолчать – но это было сверх его сил.
- Ле, - сказал Фемто, глядя прямо на него и сквозь него. – Ле, как ты мог так поступить со мной? Не ты ли учил меня, что никто не вправе решать, что для других есть благо?
Ле прерывисто выдохнул, сжимая кулаки.
- У меня не было права, - мягко ответил он, заставляя себя оставаться спокойным, - я знаю. Это была слабость, Фемто. Прости меня. Пусть не сейчас. Но когда-нибудь, прошу, пойми меня и прости.
Фемто закрыл глаза и отрицательно покачал головой.
Богиня наклонилась к нему, как любой взрослый к ребенку, улыбнулась почти ласково.
- А теперь послушай меня, Фемто де Фей, сын Филиппа де Фея, - сказала она. – Этот человек, которого ты собрался возненавидеть, возился с тобой добрых десять лет, защищал тебя от всего зла этого мира, а когда понадобилось отдать за тебя жизнь, сделал это с радостью – слышишь ты меня, с радостью. Я вижу, что у людей в головах. И за все эти восемь лет он ни разу, ни единого разу не помыслил о себе. И теперь ты хочешь его подвести?
Фемто отвел взгляд, но она крепко сжала пальцами его подбородок, подняла его голову так, чтобы видеть его лицо.
И тогда он молча качнул головой – нет, он совсем не хочет.
Богиня удовлетворенно кивнула и отпустила его.
- Так-то, - сказала она. – Постарайся помнить об этом, ваше величество.
Ле молчал.
Он знал, на что идет. С самого начала знал, что есть вещи, за которые не прощают.
И каждый раз умел убедить себя самого, что игра, вне всякого сомнения, стоит свеч.
- Стоит ли? – с сомнением хмыкнула Богиня, которой время не прибавило тактичности. – Чего ты достиг? Лишь получил вполне соответствующее действительности прозвище и работу местного еретика, а тем, кого любил, оставил только горькие, страшные воспоминания – от таких прячутся на дно бутылки или реки. Чего ты добился тем, что теперь на тебя показывают пальцами, и даже самые близкие тебе люди будут помнить только твою смерть, а не жизнь, а люди чужие и вовсе тебя забудут?
- Я делал то, что считал правильным, - просто ответил Ле.
- Вот именно, - указала Богиня, - то, что считал правильным. А не то, что действительно было правильным.
- А разве можно иначе? – пожал плечами Ле. – Мне нечем оправдывать себя. Существует так много вещей, нехороших вещей, которые люди делают просто потому, что они люди. Я лишен такой возможности. Мне не остается иного, кроме как пытаться понять, что действительно правильно. Правильно для всех.
Богиня смотрела на него очень внимательно и молчала.
- Дурак, - сказала она наконец. – Ты веришь в химеру. Не существует единственно правильного ответа. Каждый видит свое. Видит то, что хочет видеть, или то, что его научили видеть. Люди на то и люди, чтобы делать то, что свойственно делать людям, совершать все эти глупости и гадости, в то время как боги занимаются тем, чем должно заниматься богам.
- Например, травят мужей? – предположил Ле.
Богиня улыбнулась, и ее прищур не был недобрым.
- И этим в том числе, - кивнула она. – Но ты – иное дело. Вечно боролся за что-то… Хотя с самого начала знал, что в этой войне тебе не победить, верно?
- Но попробовать стоило, - возразил Ле.
Богиня рассмеялась.
- Дурак, - повторила она. – Однако я и так ждала уже целых семь лет. Хотя, признаться, наблюдать за тобой было интересно, но это дела не меняет. Прощайся – и идем.
Уже не впервые Ле посетило чувство, что время остановилось, застыло, и все они увязли в нем, как мухи в янтаре.
Он обнял неподвижные, деревянные плечи Фемто. Шепнул:
- Я выторговал нам семь лет. Неужели это мало?
- Пять, - поправил Фемто. – Два года ты пропадал…
Ле готов был поклясться, что рубашка у него на груди была мокрой, когда он отпустил Фея.
Он не смотрел на его лицо. Не мог. Знал, что если посмотрит, то никогда не простит сам себя. Никогда.
- Это так похоже на один из моих снов, - сказал Фемто не то Ле, не то Богине, не то пространству вокруг. – Тех, что я видел, пока был проклят. И мне кажется, что вот-вот я проснусь. Просыпаешься всегда в самый страшный момент.
- Это скоро пройдет, - успокоила Богиня. – Когда ты поймешь, что дни идут и идут, а проснуться все не выходит.
Ле протянул руку Тому, но Богиня остановила его:
- Сними перчатку, не бойся, - разрешила она. – Должны же вы хоть проститься по-человечески.
Ле кивнул, снял не нужные больше перчатки и бросил на пол.
Том сжал его ладонь в своей, а потом и вовсе притянул его к себе, заключил в медвежьи объятья.
- Ты уж прости меня, брат, - со слабой улыбкой сказал Ле. – Видно, не выйдет, как хотели, под старость посидеть и вспомнить прежние деньки…
- И ты прости, - проговорил Том, - за то, что тогда уговорил тебя взять эту девчонку с собой.
- Ты не виноват, - Ле качнул головой. – Она все равно бы нашла. Она всегда находит.
Том отпустил его, пробормотав:
- Вот уж не думал, что мы с тобой расстанемся из-за какой-то бабы…
- Я тоже, - отозвался Ле. – Но эта – особенная.
Как же ему хотелось попросить их, обоих, беречь себя – и как же эта обычная формула звучала бы жалко и крамольно по сравнению с тысячей тысяч слов, которые он не успел им сказать и никогда уже не скажет!
Если бы знать заранее, что это случится именно сегодня, то…
И все же хорошо, что он не знал заранее.
Меньше всего Ле-Таиру хотелось снова вспомнить то ощущение. Темная комната, фонарь за окном и мучительное, непрерывное ожидание того, что сейчас, вот-вот, все закончится.
Было здорово до самого конца строить планы на будущее. Жить так, как будто у него всегда есть такая штука, как завтра.
Будь здесь Генриетта, что он сказал бы ей?
- Долгие проводы – лишние слезы, - объявила Богиня, хлопнув в ладоши.
Ле повернулся к ней лицом. На этот раз, подумалось ему, он больше не отвернется.
Он чувствовал спиной жгучий, мучительный взгляд Фемто.
Молчи, мысленно заклинал он, умоляю тебя, только молчи. Если скажешь хоть слово, хоть единое слово, я…
Ведь он будет казнить себя. В этом они похожи – оба привыкли брать вину на себя, всю до последней капли.
Как странно получается. Он сам вроде пострадал больше всех. Он умрет. Но – ведь, если верить рассказам, там, куда уходят проклятые, нет ни вопросов, ни страхов, ни боли, ничего. У него не получится страдать после смерти. А Фемто будет страдать. Страдать из-за него.
А ведь он всю жизнь оберегал его от страданий.
- О другие боги, - Богиня патетически возвела очи к небесам, - впервые вижу человека, прости, существо, которое страдает оттого, что скоро навсегда перестанет страдать… Время тебя не исправило, Ле-Таир из Суэльды. Наоборот, сделало только хуже.