Фемто покачал головой.
- Это же Богиня, - проговорил он глухо. – Она так не делает. Он не вернется. Даже он не сможет.
- Вспомни, - указала Генриетта, - когда-то ты тоже думал, что он больше не вернется. И ошибся.
- Теперь я знаю, - возразил Фемто.
- Тогда ты тоже думал, что знаешь.
Он не стал отвечать, глядя в окно.
Скрипка лежала на подоконнике. Та самая, верная, которая продолжает играть, хотя давно уже мертва для других…
Что она может сказать ему?
«Вместе мы справимся»?
Но она ему никто. Меньше, чем никто.
Он даже не целовал ее на свадьбе. И спят они, разумеется, в разных комнатах. В разных комнатах на разных этажах.
У него хотя бы есть смелость не лгать ей о том, что он нисколько, ни капли ее не любит.
Даже не друзья. Даже не друзья по несчастью, если подумать.
Но эта корона, и эти тонкие, едва различимые узоры на желтом золоте, которые убегают от взгляда, если пытаешься их рассмотреть… На его голове, на его волосах она смотрится как… как…
Как что-то, что поймало его и не отпустит.
Повинуясь минутному желанию, Генриетта медленно пересекла комнату, развернула Фемто к себе и сняла с него корону.
Прикосновение металла обожгло холодом, и ей захотелось драматически грянуть этот дурацкий символ власти об пол, чтобы он покрутился, как монета на ребре, прежде чем упасть. Но такими вещами не разбрасываются, и потому она просто положила ее на подоконник рядом с оставленным смычком.
И Фемто изменился, словно ему развязали руки, сняли путы, стесняющие движения. Опустевший взгляд снова стал живым. И очень, очень печальным.
И тогда Генриетта поняла, что она может ему сказать.
Ничего.
Она обняла его со всей нежностью, какая только у нее была, уткнулась носом в чужую пушистую макушку, чувствуя, как что-то сжимает ей горло, как горячее и соленое закипает и щиплет глаза.
Если Ле называл себя слабым, то каковы же тогда они?
Они вдвоем на одной льдине. Лишь холодное море вокруг, и жестокий ветер, кажется, бьет прямо в лицо со всех сторон разом. Их двое, а льдина-то одна.
Получится ли из двоих слабых один сильный и целый?
Всего лишь двое – на то, чтобы заботиться о целом королевстве. Пусть маленьком, но сам тот факт, что отныне это королевство и ничто иное, решает безумно многое. И ни одной живой души рядом, способной помочь. Рассказать, что именно от них требуется.
Впрочем, Генриетта тоже не теряла времени даром, живя в мире своих иллюзий. Все-таки бытие принцессой кое-чему да учит.
К тому же рядом всегда есть Лйорр. Ему, разумеется, не до нее, он нашел себе место по душе в Храме среди местных священников, зеленых от зависти к его татуировке. И желтый ему идет. Но она-то знает, как его спрашивать, чтобы отвечал.
И Том тоже вернется. Наверняка вернется, дайте только время.
Для него Ле был примерно тем же, чем Фемто был для самого Ле. И, хотя Томас не выглядит человеком, склонным предаваться унынию, наверняка он будет винить себя за то, что недоглядел. Даже парням вроде него требуется время, чтобы подняться, когда их сбивают с ног.
Генриетта почувствовала, как чужие тонкие руки, руки музыканта, крепко-крепко обвивают ее талию, и улыбнулась сквозь слезы.
Да, может быть, она все же слегка погорячилась, утверждая, что никакие они не друзья по несчастью. Несчастье ведь штука куда более непредсказуемая, чем многие предполагают.
«Что мы будем делать, Фемто?»
Теперь она и сама знала ответ на этот вопрос.
Править.
Править и ждать.
Пока не забудут, чего ждут. Пока не станут сильными. Или хотя бы одним сильным и целым.
В обществе, принципиально не запирающем дверей, как правило, не возникает необходимости эти самые двери вышибать, что, в общем, очень предусмотрительно и экономично.
Поэтому в эльфийском квартале Энмора даже разговоры самого серьезного толка проходили спокойно и чинно.
Сегодня необычные гости посетили седьмой или, может, пятый дом от начала улицы – никто никогда не считал, находили и без номеров. Ну и что с того, что с виду они все одинаковые? Если хотите знать, для нойэлингов людские жилища тоже все на одно лицо.
Дуэйн сидел на столе, закинув ногу на ногу, и, глядя в сторону, рассеянно-скучающе гладил по спинке серую кошку, вполуха слушая, как некий угрожающе высокий и сильный его сородич вот уже минут десять толкует о том, что он, Дуэйн, ведет себя неподобающим образом и вообще нехорошо.
Еще нойэлингов шесть, казавшихся целой толпой в тесной комнатке, молча находились рядом в качестве дополнительных аргументов.
- Проклятые Богиней навсегда остаются с ней, - такими словами закончилась раздраженная тирада, - поэтому мы за них не молимся, понятно?
Дуэйн отпустил кошку, которая предпочла степенно удалиться в соседнюю комнату под шуршание унизанных бусинами шнуров, свисающих с притолоки, и перевел на говорившего туманный взгляд. Немного запрокинул голову назад, словно оценивая и разглядывая его, и наконец проговорил, не повышая голоса:
- Идите прочь. Это мое дело. Молюсь, за кого хочу молиться.
Любой из недо-эльфов, что постарше, заметил бы, что он говорит с человеческим акцентом, более коротко и отрывисто, чем требовалось бы.
Как все это бесполезно. Попытайся он напомнить им, что этот, именно этот проклятый был им почти братом, кровь говорила именно об этом, свидетельствуя в его пользу – и его просто подняли бы на смех. Он не был им братом и не мог быть. Его любила Богиня.
Но каждый остроухий ребенок знает – если хозяин просит уйти, оставаться ты просто не вправе.
Недовольно и невнятно ворча что-то, проповедники гуськом протиснулись в дверь, и только один, самый молодой, неуверенно застыл на пороге.
- Послушай, Дуэйн, - проговорил он сбивчиво, - может, ты слышал ту историю… ну, ту, про яд и… про то, что он… вернется?..
Дуэйн улыбнулся, не столько ему, сколько себе.
- Все возможно, мой друг, - проговорил он, задумчиво коснувшись губ тонким пальцем. – Все возможно…
Как он, тот, ушедший теперь, был прав – от возможности до веры всего один шаг, меньше шага…
Так легко верить в богов. Знать заранее, что можно, а что нельзя, знать заранее, что правильно.
И лишь очень, очень немногие способны верить в себя.
А пока веришь – существуешь.
Все трактиры, таверны, бары, пабы и тому подобные заведения по сути своей одинаковы. Теоретически, если вам вдруг взбредет в голову заглянуть на кружечку-другую на соседний континент или даже в альтернативную реальность, особой разницы вы не заметите. Разве что возвращение домой, и без того проблематичное после определенного количества выпитого, станет еще чуточку сложнее.
Так что нет особой нужды уточнять, где, на какой именно земле, стояла данная конкретная таверна.
Двое мужчин сидели за столиком и беседовали.
- Ле-Таир? – повторил один из них, рассеянно помахивая в воздухе вилкой. – Так он же умер, разве нет? Я где-то слышал, что…
- Брехня, - авторитетно заявил Томас Руэ. – Не верьте. Он так же жив, как вы или я.
Головы обоих говорящих разом повернулись в его сторону. Последовал быстрый обмен приглушенными репликами.
- Кто это, демон побери?
- А, это тот самый, второй, еще постоянно ходил с ним…
- А-а, да, точно-точно.
И, очевидно, придя к мнению, что ему можно верить, мужчины возобновили прерванный было разговор. Возможно, просто не захотели связываться, что было с их стороны крайне умно.
Том удовлетворенно откинулся на спинку скрипучего стула и сделал глоток из своей кружки.
Тот зародыш эмоции, что притаился в уголках его губ, во взрослой жизни вполне мог стать улыбкой. Или гримасой боли.
Просто и то, и другое слишком редко посещало это лицо, чтобы утверждать наверняка.