Наверное, надеялся, что плащ защитит ни в чем не повинных незнакомцев. Ткань иногда спасает, пусть крайне редко.
Вдруг Ле посетила незваная страшная мысль. Ведь если в толпу, где собрались сотни человек, попадет всего один проклятый, это будет катастрофой. От него проклятие, пусть без злого умысла, передастся десятку человек, и еще десятку – от каждого из них, и не подозревающих, что прокляты…
И ведь именно так зачастую и происходит – зараженный, который еще не обнаружил страшной метки, обнимает друзей, жмет руки знакомым, целует детей. И получается, что в любой момент времени никто не застрахован от того, чтобы стать агнцем на заклание на алтаре Богини.
Впрочем, это давно уже вошло в порядок вещей. Ведь невозможно навеки заточить себя в доме и никогда ни к кому не прикасаться. Поэтому в Суэльде к такому положению дел относились весьма философски. Ведь чему быть, того не миновать, и, в конце концов, все там будем, верно? К тому же, если Богиня захочет именно тебя, ничто ей не помешает. Она как Смерть – не считается ни с замками, ни со стенами, ни с желанием клиента. Или, как опять же в случае Смерти, чаще всего с его горячим нежеланием.
Однако если кому-то придет в голову пустить по городу эпидемию, то вымереть могут абсолютно все. От чумы хотя бы существует иммунитет.
Интересно, что будет с Богиней, если она получит реальность тысяч и тысяч душ сразу? Вернее сказать, что будет со всем остальным миром?
Ле торопливо пересек рынок, с рассеянной вежливостью лавируя между людьми так, чтобы на максимальной скорости причинять им минимальное беспокойство. Скорее всего, Фей решил обойти людное место окольным путем, и можно будет последовать за ним, вместо того чтобы направиться сразу в храм. Только осторожно, чтобы им случайно не столкнуться нос к носу, зайдя за угол.
Ле нырнул в узкий проулок, безлюдный и тихий. Жара здесь стояла кошмарная, раскаленный воздух томился, зажатый в тисках стен, и сам камень, заменяющий Суэльде землю, нагрелся за день и источал тепло. Бедный Фемто, каково ему в его осеннем теплом плаще и перчатках?
Где-то за домом торопливо простучали дробные шаги – и вдруг замерли на миг, а после зазвучали неуверенно и медленно, но совсем не замолкли. Ле, стремясь выяснить, что происходит, обогнул здание и протиснулся в тесный зазор между углами двух соседних домов. Обзор в щели между грязными обшарпанными стенами открывался крайне узкий, но то, что он увидел, ему совсем не понравилось.
Квадрат из четырех домов образовывал что-то вроде крошечного внутреннего дворика. Там был Фемто, и дорогу ему преграждала компания здоровенных мужчин. Все трое ее членов явно не могли соревноваться со стеклышком в трезвости, а на руке того, что стоял посередине, самого высокого, повисла женщина с размалеванным лицом. В ее ухе, полускрытом прядями крашеных светлых волос – ясно были видны отросшие темные корни – блеснула сережка с фальшивым изумрудом.
- Куда это ты идешь, малыш? – с оскалом, некогда сходившим за улыбку, вопросил верзила, обремененный подружкой, и двое других с готовностью загоготали, грубо и громко.
Фемто попытался протиснуться между одним из них и стеной, но ему не позволили. А спутница предводителя проворковала приторно-нежно:
- Ну-у, мой геро-ой… Мне так скучно. Неужели ты вот так вот просто его отпустишь, а?
«Герой» ухмыльнулся, тая от женской лести, и протянул к Фемто здоровенную волосатую лапищу:
- Ну, слышал даму? Иди-ка сюда…
Мальчик попятился назад, но он был загнан в тупик, и отступать дальше было некуда.
И, когда мужик уже почти схватил его за руку пониже локтя, Фемто сдернул капюшон.
- Вы что, ослепли?! – вскрикнул он голосом высоким и ломким от бешенства и отчаяния. – Неужели правда не понимаете? Видит небо, мне не составит труда убить вас всех, и знали бы вы, как мне этого хочется, но, демон побери, такой смерти я никому не пожелаю!
Храбрец враз сдулся, побелел и отступил, с суеверным ужасом глядя на бледное даже сквозь никогда не сходящий загар детское лицо, исчерченное красивой и смертельной вязью печати Богини. Его спутники, явно годные только для подпевки, толкаясь, ринулись прочь.
Фемто с раздраженной резкостью дернул руку кверху и вновь надел капюшон. В его глазах стояли слезы злости и досады. Беспрепятственно пройдя мимо верзилы, – тот испуганно вжался в стену, глядя на него, как на зачумленного – он скрылся в переулке, ступеньками поднимающемся все выше.
А Ле готов был поклясться, что, прежде чем исчезнуть из виду, женщина с размалеванным лицом оглянулась через плечо и подмигнула ему, и ее глаза были несоизмеримо зеленее, чем сережки в ее ушах.
Он бессильно привалился к стене и скрипнул зубами.
Все напрасно! Все старания, все, что они делали – все зря. Все пошло прахом из-за каких-то идиотов, не умеющих развлекать себя самостоятельно.
Будь они… будь они прокляты. Прокляты самым страшным из проклятий. Не этим, которое всего лишь уводит душу в небытие. Каким-нибудь другим, терзающим и мучающим плоть, заставляющим ее гореть, гореть, не сгорая, невообразимо долго, сохраняя разум от безумия, чтобы он мог осознавать всю боль до капли, до самой последней. Ле от всей души пожелал этим ублюдкам провести насыщенную вечность в аду, и если бы за такие слова его самого немедля отправили в преисподнюю, он бы не пожалел – лишь бы сбылось.
- Вот как мы заговорили, - прокомментировала Богиня, чуть запрокидывая назад красивую голову. Довольная, спокойная улыбка играла на ее губах, алых, как спелая клубника, а золото волос искрилось в вечернем свете. – Так я и знала. Небо, твоя ненависть – что песня. И откуда ты берешь силы?
Ле открыл было рот и снова закрыл, поняв, что еще не придумано таких слов, которые он сейчас очень хотел бы сказать ей.
- Но он-то не сдался, - напомнил он сам себе, вылезая из щели между домами. – Как бы то ни было, я должен быть там.
Диск солнца коснулся горизонта самым краешком. Неторопливые теплые блики скользили по черепице крыш. Отсюда, сверху, когда выше лишь Храм, можно было увидеть весь город, мирно греющийся жарким летним вечером, словно огромный старый кот, разлегшийся посреди дикого леса. А если присмотреться, то покажется, что далеко-далеко на западе, прямо там, где солнце готовится кануть за край земли, можно разглядеть блестящую, как слюда, полоску моря.
Вообще, у этого храма паперти не было предусмотрено. Не хватало еще только, чтобы перед самым входом в дом Богини на этой грязной, грешной земле толпились нищие с протянутыми руками. Они же сведут на нет всю эстетику! Время от времени тех оборванцев, которые все же пришли, прогоняли младшие священнослужители. Еще в их обязанности входило подметать лестницу и подливать масло в лампады. Без таких людей ничего не работает.
Ее прогоняли, но она снова возвращалась – измученная, тощая женщина с грудным ребенком на руках, возможно, когда-то хорошенькая, но теперь просто безмерно усталая. Осторожно оглядываясь в поисках ярких мантий своих гонителей и не обнаруживая их, она подходила, садилась на ступеньки и, покачивая дитя, принималась жалобно и протяжно молить проходящих, равнодушных и холодных, о монетке, мелкой жалкой монетке и ни о чем больше.
Каково, должно быть, было ее удивление, когда прямо рядом с ней упал тяжелый мешочек, звякнувший так, как могут звенеть только деньги.
Фемто даже не взглянул на ту, кого облагодетельствовал, сосредоточенно преодолевая ступеньку за ступенькой в бесконечном подъеме. Что теперь гнало его вперед? Надежда, не желающая умирать? Страх, сводящий с ума?
Ле ждал, спрятавшись за внутренней колонной, широкой, как столетний дуб. Он поднялся по другой лестнице – у каждой стены, вернее, у каждой колоннады, заменяющей стену, была своя.