— Садись, садись.
Проходя, она стукнула пальцами по спинке подставленного к столу стула. Сама села напротив. Свет лег на сухое, грубое лицо, коснулся морщин, узких губ, крупного носа, но не достал до утопленных под надбровьями глаз.
— Дай-ка мне руку, — сказала Марфа Степановна.
— Любую? — спросил Сухарев.
Тень улыбки скользнула по лицу ведьмы.
— Любую. Но можешь правую.
Сухарев вытянул руку.
— Я…
— Ничего не говори.
Марфа Степановна накрыла его ладонь своею.
Как было. Ларке — десять.
После того Первого сентября они год почти не общаются. Сухарев заезжает, отдает деньги бывшей жене, покупает кукол, наборы посуды, гаджеты. В обмен, как масло по талонам в позднее советское время, получает на электронную почту фотографии и коротенькие видео: Ларка пьет чай, Ларка обнимает маму, Ларка клюет носом за столом — учит математику.
Вживую — нет, вживую не видит. Но улыбается Светке при встречах, стараясь не показывать свою боль. Все хорошо. Не хочет общаться — ладно. Что поделаешь? Это ее выбор. Только не понятно, почему. Дни складываются в месяцы, месяцы сбиваются в годы. Бум, бум, бум.
И вдруг — звонок.
Он не знает Ларкиного номера и голос дочери не узнает сразу.
— Алло?
— Говнюк! — кричит трубка.
У Сухарева садится голос.
— Что? — сипит он.
— Говнюк!
На том конце громко, взахлеб, смеются несколько человек. Дети! Им весело. Они питаются растерянностью Сухарева, его ошеломлением, его бессилием перед злыми словами.
— Лариса? — шепчет он.
— Ой!
Телефон испуганно роняет короткие гудки.
— Странная девочка.
Сухарев как-то сразу понял, про кого это было сказано.
— Дочь, — произнес он, посмотрев в маленькие, голубые глаза ведьмы.
Марфа Степановна отняла ладонь, качнула головой, словно не веря. Рука Сухарева так и осталась лежать на сукне, напоминая выброшенную на зеленый берег рыбу.
— Можно убрать? — спросил он.
Марфа Степановна кивнула.
— Получается, твоя дочь тебя ненавидит, — помолчав, сказала она.
Сухарев вздрогнул.
— Я знаю, — сказал он, сложив руки на коленях. — Но должна быть причина…
— А причины нет, — сказала ведьма, тронув висок пальцами.
— Как нет?
— Так. Некоторые не любят рыбьи кишки, другие теряют голову от барабанной дроби, третьи готовы убить за невовремя сделанное замечание. Твоя дочь ненавидит тебя, потому что так ощущает мир.
Марфа Степановна достала из кармана кофты сигаретную пачку, каким-то мужским, точным движением выбила из нее сигарету.
— Что-то можно сделать? — спросил Сухарев. — Я думал, это ее мать…
— Изначально, конечно, она, — согласилась ведьма, — но затем ненависть к тебе стала иррациональной. Теперь это составляет часть ее жизни. Твоя дочь каждый день подпитывает ее в себе.
— Но я-то ее люблю!
Марфа Степановна покатала сигарету в пальцах.
— Это тоже идет в костер.
Она встала и прошла к задрапированному окну. Стукнула форточка. Щелкнула зажигалка. На мгновение осветилось втянувшее щеки лицо.
— Прости, не могу не курить, — обернулась женщина.
— Ничего. Без проблем, — сказал Сухарев.
Ведьма затянулась.
— Так чего ты хочешь от меня? — спросила она.
— Помощи, — сказал Сухарев.
— Это я поняла. Но… — Марфа Степановна выдохнула дым. — С этим, пожалуй, надо не ко мне. Порча, приворот, отворот, наговор на удачу — вот моя стезя.
— Отворот!
Ведьма усмехнулась и затолкала окурок в баночку к собратьям.
— Дорогой мой, — она вернулась к столу, села, — отворот тебе ничего не даст. Отворот работает на человека, а не на его чувства. Или ты хочешь, чтобы дочь о тебе забыла? Это я устроить могу, без обмана.
— Н-нет, не надо.
Вспомнив, Сухарев стал копаться во внутренних карманах пиджака, выудил паспорт, телефон и наконец достал несколько фотографий.
— Вот, посмотрите, это она. Вам, наверное, будет нужно для ритуалов.
Он подвинул фотографии через стол.
— Каких ритуалов? — спросила Марфа Степановна, поворачивая снимки.
На одном красивая девочка лет двенадцати с усиками, наведенными тушью, с улыбкой смотрела в объектив. На другом она же, но уже постарше, обнимала клетку с попугайчиком.
— Ну, что-то вы ведь можете?
Ведьма пожала плечами.
— Могу убить.
Сухарев побледнел.