- Вот и моя Соломонушка, также бьется в поклонах пред образами святыми, а никак понести не может.
Поднялся великий князь московский, шагнул порывисто к окну, схватился дланью за ручку резную, дернул сильно, так что стекла жалобно звякнули. Бабочка отлетела испуганно, шумом встревоженная, но воздух свободы ворвался внутрь, свежий, ядреный, пахнул заморозками первыми, и шмыгнула глупая, быстро-быстро крылышками забила, понеслась навстречу свободе и… смерти своей. Князь пристально смотрел, как растворяется вдали белое пятнышко, сливается с белокаменными стенами церкви Благовещания, что с дворцом соединялась. О свободе подумал, не о смерти ее:
- Вот и Соломонушку отпустить на волю, пусть бы жила себе счастливо! Не виновата ни в чем! Ни предо мной, ни пред Богом!
Ах, как радостно и легко вдруг стало на душе у великого князя, будто свалились с плеч вериги, да не железные, а каменные. Вдохнул полной грудью морозный воздух, к дверям повернулся, да как гаркнет зычно холопам, за дверями прислушивающимся:
- Эй, люди! Шигону с Захарьиным, да владыку митрополита ко мне! Живо!
Челядь из детей боярских, пятясь, выходила из палат. Еще дверь за ними не закрылась, а уже чьи-то торопливые шаги застучали каблуками удаляясь, торопясь волю государеву исполнить.
Князь снова смотрел в распахнутое окно, жадно вдыхал свежий воздух, наслаждался и его свежестью и легкостью решения своего. Хотя точила, свербила уже червоточинка сомнения, выгрызалась в совесть. Князь отгонял ее, но настроение портилось:
- Как ей-то скажу?
Снова брови густые сходились у переносицы. Кто-то тихонько кашлянул сзади.
- Шигона! – догадался князь, - только он так скор и на ноги и на мысли.
- Вот что, Ивашка! – грузно повернулся к нему Василий. От былой легкости и следа не осталось. – Знаешь, зачем звал тебя?
- О жене своей думаешь, великий князь? – вопросом ответил Шигона Поджогин.
- Опять угадал, проныра! – Невесело усмехнулся Василий, но вслух ничего не произнес, лишь кивнул, да продолжал пытливо смотреть на дворецкого, ожидая, что дальше скажет.
А Поджогин упрашивать себя и не заставлял:
- Жениться сызнова тебе, великий князь, нужно! Да наследников зачинать! Возьмешь себе молодую, она понесет быстро, одного, а там, глядишь, второго, вот и одной заботой государевой меньше. – Шигона проговорил все быстро, но спокойно, заранее в правоте своей уверен.
- А… - не договорил великий князь, не смог произнести вслух то, что мучило более всего.
- А Соломонии путь придется Божий указать… - досказал за него Поджогин. – В монастырь! Сам митрополит благословит, сам и пострижет. Пусть грехи свои замаливает. – Добавил дворецкий неосторожно.
- Ты говори, да не заговаривайся! – Вспыхнул гневом князь. Почти на крик сорвался. – Безгрешна она! Безгрешна!
Шигона понял, что ляпнул лишку, замолчал виновато, в пол уставился.
- Безгрешна! – громко повторил еще раз Василий и даже ногой притопнул.
- Кто безгрешен, государь? – спросил тихо, с присвистом, вошедший Захарьин. Торопился по зову княжескому, почти бежал, вот и запыхался боярин. Не юноша младой так поспешать. – Разве есть такие?
- Есть! – Буркнул Василий III, к окну отворачиваясь.
Михаил Юрьевич, по-прежнему тяжело дыша, посмотрел вопросительно на Поджогина. Дворецкий пожал плечами, брови приподнял-опустил, но выразительно мотнул головой в сторону палат великой княгини. Захарьин, отдышавшись, наконец, неторопливо прошествовал, на посох опираясь, к образам. Приложился, перекрестясь положенное, кланялся подолгу:
- Господи, помилуй нас грешных! Господи, помилуй нас грешных! Господи, помилуй! – в тишине его голос был чуть слышен, да шелестели рукава однорядки с собольей опушкой.
Василий молчал, не поворачиваясь.
Отмолившись, Захарьин прокашлялся, пригладил бороду, в посох уперся руками и степенно молвил в княжескую спину:
- Дай Бог тебе здоровья, великий государь!
Князь отозвался, оставаясь в прежней позе:
- И тебе того же.
Михаил Юрьевич выждал еще немного, на Шигону даже не глядел, хоть тот и пытался какие-то знаки ему подать, заговорил медленно, с расстановкой:
- Знаю, как тяжело тебе, великий князь, решение это далось. Только сам знаешь, Руси нельзя без наследника быть. Как не жаль, но смоковницу, что не плодоносит вырывать надобно.
Молчал Василий, лишь голова его опускалась под тяжестью слов боярских.
- Митрополит наш разведет ее с тобой, сам и постриг принять сподобит. Твое дело будет лишь невест рассмотреть как следует, да выбрать ту, что приглянется более всего.