«И моя семья древнее твоей, поэтому ты не смеешь смотреть на меня свысока», — подумал он про себя.
— Нам следовало бы обсудить юридические вопросы, — подсказала Плаутилла.
— Как же ты спешишь стать патрицианкой, моя дорогая! — поддел ее Фабриций.
— Тебе тоже следовало бы жениться на богатой плебейке, Луций, чтобы решить свои денежные проблемы! — не осталась в долгу женщина.
— Деньги мне не нужны, — с презрением заявил военачальник. — На войне не носят изысканных одежд, не теряют времени в пустых беседах, не предаются праздности. Воюют, и все! И хороший командир ест то же, что и легионеры, как делал божественный Юлий…
— Однако после военной кампании Цезарь становился совсем другим, — вмешалась всеведущая Помпония. — К двадцати пяти годам он уже набрал десять миллиардов долга, и ему пришлось завоевать Галлию, чтобы их вернуть. Вы же знаете, что он подарил Сервилий жемчужину, стоившую шесть миллионов сестерциев, а божественной Клеопатре…
— Солдату нет нужды швырять деньги на подарки женщинам! — прервал ее Фабриций.
— Кстати, о подарках. Аврелий, ткань, которую ты мне прислал, великолепна, — продолжала Плаутилла с невольным коварством. — Она кажется разрисованной, только рисунок уж очень правильный.
— Такую технику придумали в Индии. Эта ткань с острова Тапробана,[28] там вырезают рисунок на дереве, пропитывают краской, а потом прессом прижимают к ткани.
— Надо же! — удивилась Плаутилла.
— Похоже, на Востоке этот способ применяют еще для того, чтобы печатать буквы и делать копии одного и того же списка.
— Вот глупость! Просто сказки для легковерных дураков. Никогда в жизни такого не увидишь, сенатор. Папирус раскрошился бы! И потом, как можно даже предположить, будто какому-то дикому, далекому народу известны приемы, неведомые римлянам! За пределами империи — одно только варварство! — заявил Фабриций в порыве патриотизма.
В это время двое слуг внесли огромную серебряную сковороду.
— Ну что ж, посмотрим, что нам предлагают! — воскликнул Гней, поднимая тяжелую расписную крышку.
Склонившись над сковородой, старик остолбенел. Рот у него открылся, а глаза остекленели от изумления.
— Кто посмел? — прохрипел он, задыхаясь от гнева.
В дымящейся сковороде лежала мурена, залитая красным соусом, походившим на кровь.
— Боги небесные… Аттик! — прошептала Плаутилла, смертельно побледнев и схватившись за живот.
— Выпороть немедленно кухонных рабов! — приказал Фабриций, поддерживая под руку перепуганного отчима. Тем временем подошел молодой слуга, крайне взволнованный.
— Хозяин, не смотри… — произнес он.
— Это ты виноват, бездельник! — прошипел Секунд, с ненавистью глядя на него. — Ты готовишь еду!
Старик остановил его жестом и поднялся из-за стола, отстраняя руку Фабриция.
— Кто посмеялся над отцом, переживающим траур? Отвечай, Сильвий, — еле слышно произнес он.
— Никто не смеялся над тобой, хозяин. Помнишь, ты сам приказал угостить гостей лучшей нашей продукцией? Мурену выловили вчера из маленького садка по твоему приказу, и всю ночь она лежала в рассоле из пряных трав и сливы. Рабы не получили никаких других указаний, потому и приготовили ее.
— Змея подколодная, ты нарочно сделал это… — процедил Фабриций сквозь зубы.
Но Гней уже несколько успокоился. Отерев пот со лба, он признал:
— Верно, я забыл предупредить…
— А почему же ты сам об этом не подумал, Сильвий? — ехидно поинтересовалась Плаутилла. — А еще говорят, ты очень умен…
— Слуга не думает, госпожа, он повинуется, — невозмутимо ответил юноша, глядя ей прямо в глаза.
Внимательному уху сенатора эти разговоры показались весьма и весьма многозначительными. Неужели Сильвий — любимчик хозяина, его молодой любовник? Гней Плавций славился в молодости как неисправимый женолюб… Но известное дело, вкусы могут меняться…
Юноша скромно удалился. Несмотря на произнесенные им слова, в его поведении не ощущалось и следа униженной услужливости. Публий Аврелий решил отправить секретаря на разведку. Уж очень необычные слуги в этом доме…
* * *— Наконец-то ты удостоил меня чести, Кастор, все-таки пришел, — проворчал он спустя некоторое время, увидев своего неуловимого вольноотпущенника.
— Я подружился со слугами, — ответил грек, не вдаваясь в подробности.
— Узнал что-нибудь о хозяевах дома? — спросил сенатор, не сомневаясь, что александриец с пользой провел время.
— Старуху все боятся и уважают. Как ты знаешь, Плавций стал ее вторым мужем, после того как Тиберий заставил ее развестись с первым, полководцем Марком Фабрицием, отцом того прекрасного воина, с которым ты познакомился за ужином… Так вот Плавций оказал какую-то большую услугу императору, и брак с Паулиной помог ему подняться по социальной лестнице. Она волей-неволей повиновалась и, надо признать, вела себя как образцовая супруга.
— Да, это матрона старого склада, она всюду следовала за мужем, была с ним во всех военных походах, жила в лагерях вместе с солдатами, — вспомнил Аврелий.
— Как Агриппина, жена Германика.
— Да, Паулина очень любила Фабриция. И для обоих приказ императора развестись стал ужасным ударом.
— Он погиб спустя год после их развода, — уточнил Кастор. — Если не ошибаюсь, попал в засаду где-то в лесу…
— Только после этого Паулина смогла смириться, — закончил сенатор. — И все же не хотелось бы думать, что твое любопытство удовлетворилось лишь этим…
— Конечно, нет. Еще говорят, что Плаутилла с годами стала еще щедрее…
— Кто знает, сумеет ли Семпроний Приск обуздать ее?
— Покойный Аттик мало верил в это, тем более что при своей скупости он считал, что появление знатного зятя слишком плохо отразится на семейном бюджете. К тому же еще его вдова…
— Елена?
Вольноотпущенник принялся массировать Аврелию шею, чтобы господин расслабился: он старался заменить отсутствующую Нефер, дивной красоты египтянку, за которую Аврелий заплатил непомерные деньги.
— Эта женщина не очень-то нравится слугам, — продолжал Кастор, — держится как властительница, а ведь прежде, до того, как она оказалась в доме Плавциев, у нее не было ни сестерция: сомневаюсь, что она вышла замуж за скучного Аттика из-за неудержимой страсти!
— А теперь, когда он умер, она быстро найдет другого петуха, чтобы общипать его… А что слышно о мужчинах?
— Аттик — довольно тусклая личность, к тому же весьма прижимистый. Его волновали только деньги да новая жена. Он жид в постоянном страхе — боялся, что обнищает или Елена наставит ему рога.
— А Секунд?
Александриец изобразил испуг:
— Не произноси его имя, хозяин! Говорят, у него очень дурной глаз!
— И ты веришь в эти глупости? Самое большее, что тут можно подумать, — бедный Секунд принес неудачу старшему брату, — возразил Аврелий, вставая. — Так или иначе, ты хорошо поработал. Можешь теперь отправиться в соседнюю комнату: я сам разденусь и лягу спать.
— Ждешь гостью? — спросил грек с обычной бесцеремонностью.
— Мы только приехали сюда, и ты полагаешь, я уже успел соблазнить какую-нибудь девушку? Готов поспорить с любым, кто возьмется совершить такой подвиг всего за полдня.
— Я спросил, потому что хорошо знаю своего хозяина. Пусть боги благословят тебя этой ночью и берегут твой покой…
— То же самое желаю тебе. Смотри только, не храпи слишком громко, ведь твоя кровать — за стеной.
— О, не беспокойся, хозяин. Я не буду там спать.
— А где же в таком случае?
— У горничной Елены. Чудесная девушка, и у меня было целых полдня, чтобы завоевать ее. — Кастор торжествующе улыбнулся и тут же исчез во мраке коридора, так что Аврелий даже не успел возмутиться его дерзостью.
2
Пятый день перед ноябрьскими календами
На рассвете патриций вышел в перистиль и в одиночестве отправился гулять по парку. Мысли его занимала прекрасная Елена.
Женщина, хоть и не выказывала бесконечного отчаяния, все же, похоже, была огорчена потерей мужа: возможно, она сожалела не столько о бесцветном супруге, сколько о том, что раннее вдовство не позволит ей, в качестве опекунши малолетнего наследника, завладеть состоянием Плавциев. Так или иначе, за весь вечер на щеках ее не появилось ни слезинки. Слезы, известное дело, портят краску на глазах. «Возможно, она и хороша, но мне не нравится», — решил Аврелий, при этом в душу его закралось сомнение — а не обманывает ли он сам себя?