— Уж очень ты непочтителен, сенатор! Постарайся, чтобы рабы не слышали тебя. Они ужасно суеверны. Их очень напугала страшная история с Аттиком, а еще они волнуются — им не хочется, чтобы Секунд взял в свои руки управление имением. Они боятся этого.
— Еще бы, со всеми этими его совами и неясытями! — заметил патриций.
— Увидев Секунда, рабы всегда обходят его стороной. Убеждены, что он приносит несчастье.
— А ты, девочка, откуда знаешь все это?
— У меня уши нараспашку, а рот на замке.
— Ну… — засомневался Аврелий. — Никогда не поверю, что ты умеешь хранить тайны.
— А вот и умею! — обиделась Невия. — И все же открою тебе одну, только… — продолжала она загадочным тоном.
— Слушаю, — улыбнулся патриций, которого беседа с Невией очень забавляла.
— Завтра я тоже отправлюсь на праздник Фавна… и не одна!
— Поздравляю… Кто же этот счастливец?
— О, один очень важный человек: сенатор Публий Аврелий Стаций! Проводишь меня? — спросила девушка без всякого смущения.
— Чтобы оправдать мою репутацию, не так ли? А что будет с твоей? — обеспокоился патриций.
— Мне шестнадцать лет, я далеко не красавица и начинаю думать, что мое целомудрие только отталкивает мужчин от меня, вместо того чтобы привлекать.
Аврелий в растерянности посмотрел на нее: невероятно, чтобы у этой дерзкой девчонки предрассудков было меньше, чем у него самого.
— Ты конечно же предпочитаешь более зрелых женщин… — как ни в чем не бывало продолжала рассуждать Невия.
— Допустим, — ответил сенатор и подумал, что так, пожалуй, бывает не всегда.
От хитрой Невии не ускользнул далеко не отеческий взгляд, какой он бросил на нее.
— Почему бы тебе не жениться на моей матери? — спросила она. — Подумай как следует, прежде чем отвергать эту идею. Во-первых, она очень красивая женщина, а во-вторых, если бы ты стал моим отчимом, мы могли бы постоянно видеться…
Как же все меняется, удивился Аврелий. Куда подевались прежние скромные девы, добродетельные, милые, которые, неизменно оставаясь в тени, способствовали духовному возвышению Рима? Прежде девушки по меньшей мере дожидались замужества, а уж потом отваживались на подобные предложения!
— А зачем? — все же поинтересовался он, поддерживая эту лестную для него игру.
— А затем, что ты знатный римский патриций, немного староват, пожалуй, но все равно очень даже привлекательный мужчина.
Староват — это в сорок-то лет! Задетый за живое, Аврелий возмутился. Что себе позволяет эта девица!
— А еще — человек известный, зрелый, привычный к любому испытанию… Знаешь, ты мне очень нравишься, — бесхитростно продолжала Невия.
— Но я не имею дела с девчонками! — воскликнул патриций.
— Однако мне известно, что однажды ты скомпрометировал одну весталку-девственницу, — заявила юная нахалка.
Суровый взгляд сенатора не произвел на Невию особого впечатления.
— Ты был любовником Лоллии Антонины, куртизанки Цинтии и даже нашей Плаутиллы. Кроме того, у тебя есть сказочной красоты рабыня-египтянка, которая делает тебе массаж… — как ни в чем не бывало выкладывала она.
— Ну, это уже слишком! — грозно воскликнул Аврелий, решив преподать урок распустившейся провинциалке.
Но она уже вскочила и со смехом побежала к озеру, и длинные волосы развевались у нее за плечами.
Патриций в раздражении осмотрелся. Молоденькая ослица, упрямая и наглая! И потом, девушки ее возраста никогда не нравились ему. Самая настоящая маленькая змея, решил он, поднимая ленту, которую Невия уронила, убегая, и которая еще хранила запах ее волос.
* * *— Целый день ищу тебя. Я узнала столько интересного! — сообщила Помпония, когда он вернулся.
Затем она поудобнее расположилась на сиденье среди подушек, намереваясь предаться тому, что любила больше всего на свете, — сплетням.
Аврелий терпеливо ждал. Он знал, что эта достойная матрона, подавая на золотом блюде самые горячие новости, заботливо пробуждала аппетит публики эффектными паузами.
— Сильвий, вольноотпущенник Сильвий… — начала Помпония.
Аврелий вздрогнул, опасаясь худшего. Ему не без оснований показалось, будто он уже видел эту сцену.
— Молодой человек, появившийся на минуту на террасе во время нашего первого ужина здесь… — продолжала матрона.
— Знаю, теперь ты сообщишь мне, что он сын Плавция, — прервал ее патриций.
И только увидев горькое разочарование на лице собеседницы, он понял, какую непростительную ошибку допустил.
— Уже знаешь? — растерялась Помпония.
Сенатор пожалел о сказанном. Как он мог лишить свою лучшую подругу радости подарить ему такой лакомый кусочек? То, что кто-то осведомлен лучше ее, всегда было для нее настоящей трагедией.
— Да нет, только слышал кое-какие разговоры, — попытался он исправить положение.
Женщина тотчас воспользовалась возможностью утвердиться на своих едва не утраченных позициях, при этом чувствуя себя примерно так, как атлет на Олимпиаде, который выкладывается из последних сил, чтобы прийти вторым.
— Его мать — рабыня…
Из Германии — хотел уточнить Аврелий, но вовремя прикусил язык.
— Из Германии. Гней влюбился в нее, хотя только что женился на Паулине, и лишь одним богам известно, что он сделал ради того, чтобы заполучить ее в жены!
— Лишь богам? Клянусь, что и тебе тоже, Помпония, — польстил ей патриций.
— Ну, не спорю, есть кое-какие стрелы в моем колчане, — ответила женщина, еще не совсем успокоившись.
— Так что же?
— Он попросил ее у Тиберия в качестве награды за оказанные услуги. Знаешь, ведь именно Гней поставлял рыбу на императорский стол, когда этот старый пьяница кутил на Капри, оставив Рим в руках Сеяна.
— Ладно, Помпония, в чем ты хочешь убедить меня? Мы хорошо знаем, что Тиберий был жестоким и зловредным старцем, но расторгнуть брак патрициев, представителей древних родов, лишь для того, чтобы ублажить какого-то поставщика рыбы… Уверен, тут что-то не так!
— Доказательств нет, но кое-кто утверждает, будто Гней был осведомителем императора и Тиберий, опасавшийся даже собственной тени, слепо ему доверял.
— Мне по-прежнему кажется невероятным, чтобы этот пьяница Тиберий… Не могу понять, почему он расторг брак такого знаменитого и всеми любимого человека, как Марк Фабриций, ради какого-то Гнея Плавция. Может, он сам положил глаз на Паулину? Вполне мог! Вспомни несчастную Маллонию, которая предпочла заколоть себя кинжалом, лишь бы только не оказаться в его постели.
— Ты не учитываешь, что император до смерти возненавидел Фабриция, когда тот встал на сторону Германика и Агриппины. Грязный развратник решил отомстить. Заставить Фабриция развестись — значило одержать политическую победу! А потом отдать изысканную Паулину в жены какому-то рыботорговцу… Не было лучшего способа унизить Фабриция и посмеяться над ним. Ты забыл, каким коварством отличался старикашка?
— Это верно, никто из нас не заплакал горючими слезами, когда его задушили.[36] Кто мог знать тогда, что Калигула окажется намного хуже? Будем держаться нашего доброго Клавдия, пока он жив, — тихо произнес Аврелий, покачав головой.
— Все зависит от Мессалины… — начала было матрона, готовая ухватиться за любимую тему. Ее чрезвычайно волновали последние сплетни о распутной супруге императора.
— Расскажи-ка о разводе! — решил все-таки остановить ее Аврелий.
— Для обоих это оказалось тяжелым ударом. — Помпония драматически прижала руки к сердцу. — Настоящая трагедия! Но пришлось повиноваться. Фабриций попросил отправить его на Рейн. Он погиб там через год, а Паулина согласилась выйти замуж за Гнея.
— Который оставался вдовцом…
— С тремя взрослыми детьми. Плаутиллу Терцию, как ты хорошо знаешь, мало что связывало с мачехой, пытавшейся как-то влиять на ее поведение, излишне свободное, надо сказать. Аттик, со своей стороны, возненавидел Паулину с первого дня и даже пытался очернить ее в глазах отца. Единственный, кто любил ее, — Секунд.
— Сыновней любовью?
— Ну, не вполне… Во всяком случае, если послушать его злоязычную сестрицу.
— Пасынок, покушающийся на добродетель мачехи, словно в греческой трагедии… — Аврелий сделал вид, будто потрясен. — Тебе не кажется, что это чересчур?