– Добрые ибранцы, – продолжал Кэсерил, – ссадили меня на берег в Загосуре, где я и проболел несколько месяцев. Вы же знаете, что происходит с человеком, если он долго жил в напряжении, а потом оно сошло на нет. Можно вернуться в состояние… полного, бессмысленного детства.
Он, словно извиняясь, окинул взором комнату. В его случае это был полный отказ всего организма, лихорадка, а потом, когда его спина поджила, на него напали дизентерия и горячка.
И все время он безудержно плакал. Плакал, когда служка в приюте Храма Материнского Милосердия в Загосуре предлагал ему пообедать. Плакал, когда восходило солнце. Плакал, когда садилось. Даже когда он случайно сталкивался в коридоре приюта с кошкой, он начинал рыдать. Рыдал, когда его отправляли спать. В любое время, без всяких видимых и невидимых причин.
– Я нашел временное убежище в приюте Храма Материнского Милосердия, а потом, когда мне стало лучше…
То есть когда слезы у него почти иссякли, и монахи решили, что он не сумасшедший, а просто нервный…
– …когда мне стало лучше, они дали мне денег, и я пошел сюда. Три недели пути.
В комнате воцарилась мертвая тишина.
Кэсерил посмотрел на провинкару и увидел, что губы ее исказил гнев. Ужас скрутил его внутренности.
– Ваш замок был единственным местом, о котором я подумал, – поспешно проговорил он тоном извинения. – Простите меня, мне очень жаль!
Комендант щумно выдохнул и откинулся на спинку кресла, во все глаза глядя на Кэсерила. То же самое сделала и кузина провинкары.
Вибрирующим голосом провинкара провозгласила:
– Вы – кастиллар ди Кэсерил! Они должны были дать вам коня. Они должны были дать вам эскорт!
Кэсерил всплеснул руками, и в этом жесте страх боролся с несогласием.
– Нет, нет, моя госпожа! Они… они сделали для меня достаточно много.
Он понял, что провинкара гневается не на него. О Господи! Горло сдавило, комната в его глазах закачалась. Нет! Только не здесь! Он решил не откладывать.
– Я хотел бы предложить вам свои услуги, ваша светлость, если вы найдете, как меня использовать. Признаюсь, пока я способен не на многое. Но только пока.
Провинкара устроилась поудобнее, положив подбородок на тыльную сторону руки, и изучающе посмотрела на Кэсерила. Через мгновение она произнесла:
– Когда-то, в бытность пажом, вы замечательно играли на лютне.
– О! – произнес Кэсерил, а его скрюченные мозолистые руки попытались спрятаться друг в друге.
Он улыбнулся, положил ладони на колени и сказал извиняющимся тоном:
– Увы, моя госпожа, только не сегодня.
Провинкара наклонилась вперед и бегло осмотрела его покореженную левую руку. Затем, поджав губы, вернулась в обычную свою позу и проговорила:
– А еще, как я помню, вы прочитали все книги в библиотеке моего мужа. Начальник придворной службы пажей за это жаловался на вас, но я велела ему оставить вас в покое. Насколько я понимаю, вы собирались стать поэтом.
Кэсерил не был уверен даже в том, сможет ли его правая рука удержать перо.
– Я полагаю, когда я ушел на войну, я спас Шалион от изрядного количества плохой поэзии, – сказал он.
Привинкара пожала плечами.
– Да, кастиллар, вы меня озадачили. Я не уверена, что в бедной Валенде есть достаточно должностей, которые вы могли бы занять. Придворный, армейский капитан, комендант замка, посланник…
– Увы, с тех пор, как умер король Иас, я перестал быть придворным. В качестве капитана я помог проиграть сражение за Далус…
После чего почти год гнил в казематах Браджара.
– …как комендант замка я не выдержал осады, а когда я служил посланником, меня дважды чуть не повесили – как шпиона.
Он на мгновение задумался. И три раза пытали за то, что пославший его нарушил соглашения.
– Что я умею теперь? – продолжил Кэсерил. – Грести веслом. И знаю пять способов приготовления крысы.
Я и сейчас не отказался бы от хорошей порции крысятинки.
Он не знал, что именно провинкара читает в его глазах. Может быть, то, насколько сильно он вымотан. А может быть, то, насколько голоден. Наверное, последнее, потому что провинкара ехидно улыбнулась.