Как только он погрузил свое ноющее тело в горячую воду до подбородка, во дворик влетел банщик и грозно зарычал:
– Вон! Убирайся отсюда, ты!.. Ну!
– В чем дело? – Кэсерил выбрался из ванны, испугавшись, что банщик выволочет его из воды за волосы.
Банщик швырнул ему его одежду и, мертвой хваткой вцепившись в руку, яростно потащил через внутренние помещения прямо к выходу.
– Эй-эй! Подожди! Что ты делаешь? Я же не могу выйти на улицу нагишом!
Банщик резко развернулся и выпустил руку Кэсерила.
– Живо напяливай свое барахло и проваливай! У меня почтенное заведение! Не для таких отбросов, как ты! Убирайся в свой бордель, мойся со шлюхами! Или смывай грязь в реке!
Измученный Кэсерил, с которого текла на пол вода, натянул тунику, влез в штаны и попытался, застегивая их, одновременно впихнуть ноги в сандалии, когда банщик снова схватил его и вытолкнул на улицу. Кэсерил повернулся, и дверь ударила его по лицу. Тут его осенило – в Шалионе наказывали плетьми еще за одно преступление: изнасилование девственницы или мальчика. Лицо его запылало.
– Но я… это совсем другое… меня продали в рабство пиратам Рокнара…
Его затрясло. Он хотел постучать в дверь и объяснить все-таки этим людям, откуда у него рубцы. «О-о, моя бедная честь!» Банщик – отец мальчика, догадался Кэсерил.
Он засмеялся. И заплакал одновременно. В голову пришла пугающая мысль: у него же нет никаких доказательств, и если он даже заставит выслушать себя, где гарантии, что ему поверят? Он вытер глаза мягким льняным рукавом. Ткань пахла чистотой и свежестью, словно только что из-под утюга. Это напомнило ему о том, что когда-то и он жил в доме, а не в канавах. Как будто тысячу лет назад.
Совершенно убитый, он поплелся обратно к выкрашенной в зеленый цвет двери прачечной. Колокольчик мягко звякнул, когда он боязливо вступил внутрь.
– У вас найдется уголок, где я мог бы посидеть, мэм? – спросил он, когда пухленькая хозяйка выкатилась на звон колокольчика. – Я… закончил раньше, чем… – голос у него сорвался.
Она с улыбкой пожала плечами.
– Почему же нет? Пойдемте со мной. Ах, подождите, – она нырнула под стойку и, выпрямившись, протянула ему маленькую – с ладонь Кэсерила – книжицу в хорошем кожаном переплете. – Вам повезло, что я проверила карманы прежде, чем замочить одежду. Иначе она бы уже превратилась в кашу, уж можете мне поверить.
Кэсерил машинально взял книжку. Должно быть, та была спрятана во внутреннем кармане толстой шерстяной мантии покойника. В спешке сворачивая на мельнице одежду, он ее не заметил. Книгу следовало отдать настоятельнице храма, где лежало и все остальное, принадлежавшее мертвецу. «Ну, сегодня-то я точно туда не пойду. Отдам, когда смогу».
Теперь же он просто сказал:
– Спасибо, мэм.
И последовал за хозяйкой во внутренний дворик, очень похожий на тот, который он только что вынужден был так стремительно и позорно оставить. Во дворе находился глубокий колодец, а в центре тоже располагался огромный чан над огнем. Четыре молодые женщины терли белье на стиральных досках и полоскали его в лоханях. Хозяйка указала ему на скамейку у стены, куда он и сел, недосягаемый для разлетавшихся под бойкими руками прачек водяных брызг. Некоторое время он тихо наблюдал за мирной размеренной работой. Было время, когда он не удостаивал взглядом краснощеких деревенских девушек, храня пламенные взоры для утонченных леди. Почему он раньше не понимал, как прекрасны прачки? Крепко сбитые, веселые, они словно исполняли какой-то танец и казались добрыми, такими добрыми…
Наконец любопытство победило, и Кэсерил решил заглянуть в книгу. Может быть, там указано имя умершего владельца? Открыв ее, он увидел испещренные рукописными строчками страницы. Изредка попадались и рисованные диаграммы. Все было зашифровано.
Кэсерил прищурился и, поднеся книгу поближе к глазам, от нечего делать занялся расшифровкой. Записи были сделаны в зеркальном отображении. С помощью замены букв – сложная система. Но случайно короткое слово, трижды встретившееся в тексте, дало ему ключ к разгадке. Владелец книги выбрал самый простой, детский шифр – просто сдвинул все буквы алфавита на одну позицию, не потрудившись даже переставлять их в слове и менять систему по ходу записей. Однако… это был не ибранский язык, на диалектах которого говорили в самой Ибре, Шалионе и Браджаре. А дартакан – на нем говорили в самых южных провинциях Ибры и в Великой Дартаке, за горами. Почерк был ужасный, правописание – того хуже, а знакомство с дартаканской грамматикой практически отсутствовало. Дело оказалось сложнее, чем представилось было Кэсерилу. Ему потребуется перо и бумага. И немного покоя, тишины и света, если он хочет разобраться, что тут к чему. Могло быть и хуже, если бы язык оказался плохим рокнари.
Фактически было ясно, что в книге велись записи о магических экспериментах. Вот и все, что Кэсерил пока мог сказать. Достаточно, чтобы обвинить и повесить беднягу, если бы тот уже не помер. Наказание за практикование – нет, за попытки практикования! – смертельной магии было суровым. За успешное ее использование наказывать уже никого не приходилось, ибо, насколько Кэсерилу было известно, каждый, кто прибегал к помощи демонов смерти, оплачивал их услуги собственной гибелью, составляя компанию своей жертве. Если связь между колдующим и Бастардом вынуждала последнего послать одного из своих слуг в мир, тот возвращался либо с обеими душами, либо с пустыми руками.
Исходя из этого, где-то в Баосии прошлой ночью умер кто-то еще… Естественно, смертельная магия не пользовалась в народе популярностью. Уж слишком двустороннее оружие. Убить – значит быть убитым. Нож, меч, яд, удавка – да все, что угодно, – более удобные и эффективные орудия, если убийца, конечно, желает пережить свою жертву. Но от отчаяния или вследствие заблуждений люди все же иногда прибегали и к этому способу. Да, книгу нужно обязательно отправить сельской настоятельнице, чтобы она передала ее повыше, по назначению – случай подлежит расследованию. Брови Кэсерила сошлись на переносице, и он, выпрямившись, захлопнул книгу.
Теплый пар, размеренный плеск воды, голоса прачек, а также крайняя усталость соблазнили Кэсерила прилечь на бок, свернувшись на скамейке и подложив под щеку таинственные записи, временно оказавшиеся в его распоряжении. Он только прикроет глаза на минутку…
Проснувшись, он потянулся, услышал, как хрустнули шейные позвонки. Пальцы сжимали что-то шерстяное… кто-то из прачек набросил на него одеяло. В ответ на эту трогательную заботу у Кэсерила вырвался невольный благодарный вздох. Поднявшись, он обнаружил, что двор почти весь уже укрыт тенью. Ему удалось проспать большую часть дня. А разбудил его стук его вычищенных до блеска ботинок о каменный пол дворика. Хозяйка прачечной сложила стопку свежевыглаженной одежды – и новой, и его прежних обносков – на соседнюю скамейку.
Вспомнив реакцию мальчика, Кэсерил смущенно спросил:
– Не найдется ли у вас комнаты, где я мог бы переодеться, мэм?
«Без посторонних взоров». Она добродушно кивнула, провела его в скромную спальню в задней части дома и оставила одного. Через небольшое окошко туда проникал свет клонившегося к закату солнца. Кэсерил разобрал еще слегка влажные вещи и с отвращением взглянул на то, в чем ходил последние недели. Окончательный выбор ему помогло сделать овальное зеркало в углу, самое богатое украшение комнаты.
Вознеся еще одну благодарственную молитву душе покойного, чье неожиданное наследство пришлось так кстати, он надел чистые хлопковые штаны, тонкую рубашку, коричневую шерстяную мантию – еще теплую после утюга – и, наконец, черный, сверкающий у лодыжек серебром плащ. Для худого, изможденного тела Кэсерила одежда оказалась даже великовата. Он сел на кровать и натянул ботинки – стоптанные, со стертыми подошвами, они явно нуждались не только в толстом слое ваксы. Он не видел своего отражения в зеркале большем и лучшем, чем кусок отполированной стали уже… три года? А тут – настоящее стекло, наклоняющееся так, что можно увидеть поочередно верхнюю и нижнюю половину тела. Кэсерил оглядел себя с ног до головы.