У провинкары перехватило дыхание. Управляющий, который во время рассказа все больше наклонялся вперед, в сторону Кэсерила, выпалил:
– Но вы, конечно же, протестовали!
– О пятеро богов! Конечно. Я протестовал всю дорогу до Виспинга, протестовал, когда меня тащили по сходням на корабль и когда приковывали к веслу. Я протестовал, пока мы не вышли в море, а потом… я научился не протестовать, – он снова улыбнулся. Улыбка была скорее гримасой, клоунской маской, скрывающей боль. По счастью, никто не увидел в его слабости недостойного поведения. – Я плавал то на одном корабле, то на другом в течение… долгого времени, – как он высчитал позже, восемнадцать месяцев и восемь дней. В то время дни сливались для него в одно непрерывное мучение. – А потом мне несказанно повезло: мой корсар зашел в воды Ибры, а волонтеры на ибранских судах гребли значительно быстрее, чем мы, так что нас вскоре догнали.
Двоих гребцов свирепые рокнары обезглавили за то, что те случайно – или намеренно? – выпустили из рук весла. Один из них сидел рядом с Кэсерилом – был его соседом по веслу в течение долгих месяцев, – и кровь его брызнула в лицо Кэсерилу. Не следовало вспоминать об этом – Кэсерил вновь ощутил на губах ее вкус. После того как корабль был захвачен, ибранцы тащили за ним по воде привязанных полуживых рокнаров, пока тех не пожрали огромные морские рыбы. Многие освобожденные рабы добровольно вызвались помогать грести. Кэсерил не мог. Недавняя порка – почти свежевание – и несколько часов за бортом в соленой воде сделали его совершенно беспомощным. Поэтому он просто сидел на палубе, содрогаясь от боли, и всхлипывал.
– Добрые ибранцы высадили меня на берег в Загосуре, где я пролежал больным несколько месяцев – знаете, как это бывает, когда внезапно исчезает напряжение, в котором человек прожил долгое время, – он улыбнулся извиняющейся улыбкой. Его колотила лихорадка, пока не поджила спина. Потом началась дизентерия, потом – малярия. И в течение всего этого времени из глаз его почти безостановочно катились слезы. Он плакал, когда служитель храма приносил ему обед. Когда солнце вставало. Когда оно садилось. Когда под ногами прошмыгивала кошка. В любое время, без всякого повода.
– Меня принял Приют храма Милосердия Матери. Когда я почувствовал себя лучше, – когда он перестал плакать и служители решили, что он не сумасшедший, просто душа его не выдержала жестоких испытаний, – мне дали немного денег, и я отправился сюда. Я был в пути три недели.
В комнате стояла мертвая тишина.
Он поднял голову и увидел гневно сжатые губы провинкары. И пустой желудок его свело от ужаса.
– Я просто придумать не мог, куда мне еще пойти! – тут же стал оправдываться он. – Я сожалею. Мне очень жаль.
Управляющий, как будто даже не дышавший все это время, шумно выдохнул и сел прямо, не отводя взгляда от Кэсерила. Глаза компаньонки провинкары были расширены.
Дрожащим от гнева голосом провинкара произнесла:
– Вы – кастиллар ди Кэсерил. Они обязаны были дать вам лошадь. Они обязаны были дать вам эскорт.
Кэсерил, испытав невероятное облегчение, разжал стиснутые кулаки.
– Нет-нет, миледи! Этого было… достаточно, – он понял, что ее гнев направлен не на него. Ох… В горле встал комок, глаза затуманились… «Нет. Не надо. Только не здесь…»
Он торопливо продолжил:
– Я готов служить вам, миледи, если вы найдете для меня какое-нибудь дело. Я знаю, что… пока еще могу немногое.
Провинкара, подперев рукой подбородок, задумчиво смотрела на него. Через минуту она сказала:
– Будучи пажом, вы замечательно играли на лютне.
– О-о… – Кэсерил непроизвольно попытался спрятать руки, но тут же, виновато улыбнувшись, вновь положил их на колени. – Думаю, что теперь уже не смогу, миледи.
Она наклонилась вперед, и взгляд ее остановился на мгновение на его левой руке.
– Да, пожалуй, – закусив губу, она снова откинулась в кресло. – Помню, вы прочли все книги в библиотеке моего покойного мужа. Старшина пажей неоднократно жаловался на вас по этому поводу, пока я не велела оставить вас в покое. Как я помню, вас привлекала поэзия и сами вы были не чужды вдохновения.
Кэсерил, однако, сомневался, что сможет теперь удержать перо в правой руке.
– Уверен, что когда я отправился на войну, Шалион счастливо избавился от плохих стихов.
Она пожала плечами.
– Ну, Кэсерил, я, право, уже боюсь предлагать вам какое-либо занятие. Я не уверена, что в бедной Валенде найдется достойное вас место. Вы были придворным, курьером, командиром, комендантом…
– Я перестал быть придворным с тех давних пор, когда был еще жив рей Иас, миледи. В бытность мою командиром… я участвовал в проигранной нами битве при Далусе, а потом чуть ли не год гнил в тюрьме Браджара. В бытность комендантом… мы проиграли осаду. Как курьера, меня дважды чуть не повесили, посчитав шпионом, – он вздохнул. («И три раза подвергали пыткам, пытаясь заставить заговорить».) – Теперь же… что ж, теперь я умею грести. И знаю пять способов приготовления блюд из крыс.
«И прямо сейчас съел бы какое-нибудь из них». Кэсерил не знал, что прочла провинкара по его лицу, пока ее острые мудрые глаза изучали его. Может, страшную усталость, но он надеялся, что голод. Он убедился, что она увидела именно голод, когда леди улыбнулась и сказала:
– Тогда поужинайте с нами, кастиллар, хотя, боюсь, мой повар не сможет предложить вам крыс. Их не слишком хорошо готовят в мирной Валенде, да и не сезон. Я подумаю о вашей просьбе.
В знак благодарности он только кивнул, боясь, что голос вновь подведет его.
3
Зимой в замке обедали днем, стол обычно накрывали в большом зале. Ужин был не столь обилен, и по велению экономной провинкары к столу подавались мясные блюда, оставшиеся от обеда. Однако, к ее чести, следует заметить, что были они замечательно вкусны и предлагались с большим количеством превосходного вина. Жарким летом порядок менялся: на обед готовили что-нибудь легкое, а основной прием пищи происходил после заката, когда баосийцы всех сословий собирались во дворах своих домов поужинать при свечах.
За стол в уютной комнатке нового флигеля рядом с кухнями село всего восемь человек. Провинкара заняла место в центре, посадив Кэсерила на почетное место по правую руку. Он смутился, обнаружив, что сидит по соседству с принцессой Исель, а принц Тейдес расположился через стол от нее. Но напряжение его спало, когда, улучив момент, принц прицелился в свою старшую сестру хлебным катышем. Военные действия, впрочем, были немедленно пресечены строгим взглядом бабушки. В глазах принцессы вспыхнул мстительный блеск, но, как заметил Кэсерил, ее подруга Бетрис, сидевшая по другую сторону стола, вовремя ее отвлекла.