На что рассчитывали крестьяне, взявшиеся противостоять регулярному войску? Ведь пичаевские мужики при поддержке ценских разбойников не смогли бы отбиться даже от Луцкого драгунского полка31, который зимовал в Тонбове. Не говоря о более крупных соединениях, если бы их бросили на подавление бунта. Многие в Преображенском уповали на помощь архимандрита Софрония32, грека по национальности. Если бы настоятель Солотчинского монастыря поехал в Москву и сумел там договориться о перемирии до завершения суда и об отзыве драгун, это спасло бы многие жизни.
Но той зимой Софоний разругался с братией, написавшей на него жалобу в Священный Синод. «За своею древностию и скорбию церковного служения отправлять монастырских и вотчинных дел не токмо править, но и говорить, не точию по-русски, но и по-гречески не может», — сообщали монахи. В общем, архимандриту за его скорбию было не до крестьян, и судьба восстания оказалась предрешена. Это понимали все, но русский бунт безумен по определению. И восставших не смущало то обстоятельство, что полагаться они могли только на собственную отвагу, да на Господа.
— Мартин, ты останешься дежурить у колоколов, — приказал юноше поп Савва, надевая стихарь. — Ходить на реку тебе запрещаю. Ты будешь очень нужен в селе, когда всё это закончился.
Священник перекрестился и отправился на паперть. Там его ждали те, чьи мужья и дети отправились в то утро встречать выросший до двух рот отряд Путилова.
— Изми мя от враг моих, и от муж кровей спас мя. Яко се, уловиша душу мою33… — услышал пономарь через открытые двери храма.
Недолгую битву у реки Мартин и Мишка наблюдали с колокольни. Они видели, как драгуны дали залп по толпе, как потом эскадроны форсировали Пичаевку и как порубили тех, кто пытался сопротивляться. Когда первые всадники Апокалипса ворвались в село, парни ударили в набат. Почти сразу раздались взрывы, и некоторые дворы задымились. Кровь в жилах блаженного пошла толчками, а его горло скрутила тревога.
— Мишка, ты сможешь раскачивать язык колокола дальше? — попросил пономарь. — Мне надо срочно сбегать в одно место.
— Беги, только будь осторожен, я справлюсь, — отпустил приятеля однорукий.
По дороге до двора Назара Микифорова Мартину пришлось лавировать между группами мародёров, и пока он дохромал до цели, минуло много времени. Юноша вошёл в кузню, ворота туда оказались распахнуты. В сумраке мастерской был страшный беспорядок. На полу у дальней стены он обнаружил окровавленное тело своего бывшего хозяина. Видимо, Назар получил палашом на улице, а сюда добрался смертельно раненым. Сейчас он уже находился на том свете.
В панике юноша помчался в дом, влетел туда с заднего хода — из огорода… Влетел, и под образами, в красном углу, ему предстал новый кошмар — жена кузнеца и одна из младших дочерей бездвижно лежали, исколотые штыками. Скорее всего, они искали защиту у святого лика. Но нашли только смерть.
— Упокой вас Господь. — перекрестился Мартин и через открытую дверь из сеней заметил, как Гелю (слава Богу, живую Гелю), около поленницы зажимает драгун в синем кафтане.
Никакого беспамятства на этот раз не было. Молния в форме шара сформировалась в его груди мерно и расчётливо. Юноша спокойно спустился с крыльца, подошёл к насильнику и оттащил его от девушки. Драгун недовольно поморщился, потянувшись за оружием. И тогда Мартин толкнул шар точно в сердце здоровяка — молния выжгла его изнутри… Вокруг трупа ещё струилась вонючая хмарь, когда парень развернулся, чтобы увести Гелю. Но, едва успел сделать шаг, как спину разорвала боль.
«Если я сделал это ради любви, она точно безумнее русского бунта», — подумал блаженный перед тем, как потерять сознание.
* * *
Мартина били два дня почти без перерывов. Били, меняясь, умело, и с удовольствием. Потом он лежал в своих выделениях в незнакомой избе и поручик Романовский Андрей Иванович, зажав нос платком, задавал вопросы о чернокнижниках, вурдалаках и некромантах.
Когда ответов не следовало (а смысл вопросов постоянно ускользал от юноши), обер-офицер отыскивал на теле бунтовщика какое-нибудь особенно раскуроченное место, и втыкал в него носок сапога. В такие моменты Мартин вспоминал, как обнимал плечи Гели, как гладил её щёку и как девушка дремала у него на плече. И эти картины удерживали его на краю.
Потом «вурдалака» отмыли, переодели и перенесли в повозку. Прохор и Пахом всё-таки нашли приказчика Евсевьева, и сумели договориться. Правда, потом пришлось договариваться ещё и с капитаном Путиловым. Тот сначала хотел просто повесить Мартина. Но потом полковой лекарь, вызванный из Тонбова, пришёл к выводу, что смерть драгуна-нижегородца Ефима Петрова во дворе покойного кузнеца Назара Микифорова наступила по естественным причинам. По версии лекаря, означенный Ефим в ходе разграбления села обнаружил большую ёмкость самогона, и влил в себя столько, что сердце отказалось биться.
31
Луцкий драгунский полк — создан в 1705 году в Копорье «из шляхетства и казаков Новгородского разряда». Принимал участие в боевых действиях на Карельском перешейке и в Финляндии во время Северной войны. После войны нёс службу на Черемшанской линии в Казанском уезде, зимой квартировал в Тамбове. Затем в 1736 году участвовал в походе на Крым. В 1745 году отправлен на Колывано-Воскресенскую линию на Алтай. В 1760-х квартировал в Иртышской крепости и Бийске. Расформирован в 1771 году.
32
Софоний (Спиридон) Лихуд (1652–1730) — греческий монах и просветитель в России. Прибыл в Москву из Константинополя в 1685 году месте со своим братом Иоанникием, также монахом. Они стали первыми преподавателями Славяно-греко-латинской академии. В 1704 в результате интриг братьев сослали в костромской Ипатьевский монастырь. Затем они преподавали в Великом Новгороде и снова в Москве. В 1717 году Иоанникий умер, а Софоний в 1722 году получил назначение настоятелем в Солотчу. Там он поссорился с братией и в 1729 году бежал в московский Новоспасский монастырь, где и умер. Братьям Лихудам в Москве поставлен памятник у Богоявленского монастыря.
33
Избавь меня от врагов моих, спаси меня от кровожадных. Ибо они подстерегают душу мою. (Ветхий Завет. Псалтирь, Глава 58)