Он в который уже раз стал дланью Божьей. Да и будь на месте несчастного подпоручика какой-то другой человек… Разве это умалило бы значимость чуда исцеления? Важнее здесь было другое: стало ли это чудо для Савелия последним? Судя по опустошению в душе — да. А коли так, от него, возможно, и впрямь мало проку в должности полкового священника.
Но не воспримут ли товарищи по оружию бегство батюшки в Питербурх как трусость или предательство? Монах посмаковал слова «товарищи по оружию». Собственно оружия он за три года службы в полку не брал в руки не разу. Его оружием были вера и наперсный крест. И пусть многие армейские знакомые Святоши погибли под стенами Данцига, он продолжал чувствовать себя частью боевого братства. Но это тоже могло оказаться иллюзией. Зачем люди обретают для себя что-нибудь важное в жизни? Чтобы потерять.
Матросы в шлюпке заволновались и принялись показывать в сторону Хельской межеи. Французская эскадра, несколько дней прятавшаяся за косой, неожиданно стала приближаться. Если это была атака, она являлась самоубийственной. И в количестве, и качестве кораблей у нас было существенное превосходство. Хоть русские и стремились всеми силами избежать морского сражения. А адмирал Гордон вообще пытался увести эскадру от Данцига, заявляя, что к французам вот-вот явится подмога. Остались наши корабли только после прямого приказа фельдмаршала Миниха.
Получив доклады о манёврах неприятеля и, решив, что они являются результатом прибытия подкрепления (о котором он столь благоразумно предупреждал), Гордон принялся давать указания о перестроениях. Но коммодор Баррай снова удивил всех. Сблизившись с русскими, французы вдруг легли на курс уклонения. А наша растерянная эскадра даже не думала преследовать противника. Напугав врагов, корабли Людовика XV уходили навсегда. И это был последний гвоздь в гроб обороны Данцига.
Савелий, как и все матросы в катере, пытался запечатлеть в памяти сей исторический миг. Но тут на вражеском паруснике полыхнула яркая вспышка. Расцвела, впечатавшись в мозг… Этот яростный блик… Рябь на море… Паруса… И прекрасное лицо Господа… Последнее, что видел Святоша в своей жизни.
Глава двадцать седьмая. Ненила
Марта 20 дня 1729 года, окрестности села Городищи Переславля Залесского уезда
Сыновья всегда повторяют ошибки своих отцов. Бьются о те же грабли, входят в те же реки, падают близ тех же яблонь. Это не глупость, а семейный почерк. Так решила природа. Почему? Не наше дело. А вырываться из теснины предсказуемости нет никакого смысла. Ведь то, что вначале кажется ошибкой, потом может оказаться главной победой жизни. А то, чем когда-то гордился — поводом для тоски и отчаяния. Умение искренне заблуждаться в общем-то и отличает человека от мерзавца.
Мартин очнулся в какой-то запущенной хижине. Пахло жареной рыбой, а у его груди сидел огромный кот. Парень даже подумал, что это тот же самый зверь, которого он встречал в Зарайске. Но такого, конечно, быть не могло. Ведь рыжик его не признал, и внимательно рассматривал незнакомца.
— А, пришёл в себя, наконец, — донесся из угла низкий женский голос. — А я думала — всю весну пролежишь. Уже за знахарем собиралась. Мои-то силёнки выхаживать тебя заканчиваются.
— Как я здесь очутился? — робко спросил юноша, который кроме тяжести в голове не чувствовал никакого недомогания.
Из рыбного морока выплыла хозяйки хижины. И Мартин понял, что испытал его отец, оказавшись в хлеву наедине с ведьмой. Она (хозяйка) была невероятной! Если какие хвори и оставались в теле — они улетучились в сей же миг.
— Ты что, не помнишь ничего, мил-человек? — улыбалась женщина, вытирая руки замызганной тряпкой. — Это я хотела у тебя спросить, что случилось, и почему ты оказался без памяти около Синь-камня.
— Давно я здесь?
— Уж пару недель минуло, как я тебя притащила. Утомиться успела — поить тебя, кормить, да горшки за тобой выносить. Словно дел у меня более никаких. Свалился ты на мою голову — наказал Господь.
Мартин пробурчал ответ, который и сам не мог бы разобрать. Пробурчал, и решил вставать. С этим трудностей не возникло. Разве что кот в ответ на реплику «Брысь!» скорчил недовольную морду, и гордо проследовал к выходу. Юноша отправился за ним, и распахнул дверь. Его обдало весной и чуть не пришибло упавшей с крыши сосулькой. Всюду пробуждалась жизнь. В деревьях ревели соки, травы плавили снег, щуки крушили лёд на озере.
Хижина находилось неподалёку от берега. Рядом из сугроба торчал нос лодки. Сарай покосился, из него раздавалось беспокойное кудахтанье. Вокруг не было ни души. Мартин находился не в деревне и даже не на хуторе, а в одинокой промысловой лачуге, по чьему-то недомыслию превращённую в жилой дом.