Все еще в раздумьях Том шел на обед, взгляд, как у слепого, невидящий и рассеянный, потому‑то ноги сами отмеряют расстояние, сворачивают в нужном направлении. У дверей в Большой зал его едва не сбило с ног нечто курчавое и взъерошенное, прижалось, залопотало радостное, и потому неразборчивое. От объятий сдавило грудь, Том вздрогнул, словно окатили холодной водой, дернулся раздраженно:
— Элджи, отлепись!
Едва избавился от цепких рук, на плечи, будто каменные плиты, легли широкие ладони, над ухом прозвучало насмешливое:
— С выздоровлением, Реддл. Как голова, не кружится? Ноги держат?..
— Антонин, – оборвал Том резко. – Давай поговорим о чем‑нибудь более приятном.
Антонин хмыкнул.
— О чем, например?
Том подозрительно огляделся.
— Да ты и сам знаешь о чем. Только не здесь и не сейчас.
— Как прикажешь, – оживился Антонин, глаза блеснули недобрым. Но тут же с опаской покосился на Августуса, сказал полушепотом: – А то без тебя и мне жизни нет. Руквуд совсем затиранил.
Августус фыркнул с напускным пренебрежением.
— Просто от всех ваших затей у Руквуда самые большие неприя…
Августус запнулся на полуслове, умолк, стоило Тому на него глянуть, неуклюже пожал плечами, поспешил пройти в Большой зал. Ведь именно он, Августус, не участвовал в последней вылазке, на роли простуженного отлеживался в уютной кровати, присматривал за О’Бэксли.
Элджи не отходил ни на шаг, даже рослого Антонина оттеснил, не позволил сесть за стол рядом с Томом, сам занял это почетное место. Том не знал, куда деть взгляд, казалось, голубые глаза были везде, сияли слепым обожанием. Уже начал злиться, когда Элджи сбивчиво от волнения спросил:
— Том, а тебе конфеты понравились?
— Конфеты? – переспросил он. – Ах, да!.. спасибо, Элджи, очень вкусно.
Элджи расплылся в счастливейшей улыбке.
— Я Сенектуса заранее попросил их купить. Специально к этому дню.
— Почему к этому? – спросил Том рассеяно. – Подарил бы к Рождеству.
— Рождество само собой, но день рождения все же лучше. Все подарки только для тебя, именинный пирог…
Том напрягся, отстранил тарелку с луковым супом, переспросил негромко:
— Чей день рождения?
Элджи недоуменно похлопал глазами, подался вперед, чуть ли не шепотом ответил:
— Твой, конечно. Ты что не помнишь, какой сегодня день?
— В Больничном крыле нет календарей, – огрызнулся Том, огляделся уже привычно осмотрительно. – А Августус и Антонин? Они тоже в курсе?
Элджи вскинулся оскорблено.
— Нет!.. за кого ты меня… я и сам‑то узнал… Едва нашел, в той толстой книжке, с генеалогическими деревцами.
Он осекся на полуслове, залепил ладошкой рот, глаза испуганные. Том уточнил вкрадчиво:
— То есть, ты… рылся в моих вещах?
Элджи инстинктивно отодвинулся, под тяжелым взглядом друга щеки залились стыдливым румянцем.
— Я же с добрыми побуждениями… Мне только дату надо было уточнить, в прошлый раз я не разглядел.
Том перевел недоверчивый взгляд на тарелку, будто и от нее теперь ожидал подвоха. Когда заговорил, голос звучал ровно, точно ничего не случилось.
— Ладно… я не буду сердиться, если никто кроме тебя о моем дне рождения не узнает. Хорошо?
— А как же подарки?
— А когда они были‑то эти подарки?.. – прошептал Том тоскливо, переспросил уже требовательнее: – Так мы договорились?
Элджи согласно кивнул, принялся за еду, время от времени посматривал на Тома несмело.
Некоторое время ели молча. Том уже забылся, с оживлением осматривался по сторонам. Уже знакомые лица узнавал с трудом, словно угадывал очертания деревьев в тумане. Все казалось в диковинку, как в самый первый день в Хогвартсе. Приходилось вновь привыкать к разговорам за столами факультетов, бряцанью столовых приборов, шороху скатерти. За этим занятием Том несколько раз проносил ложку мимо рта. С искренним весельем Антонин и Элджи указывали пальцами его на щеки, там, где оставались жирные потеки.
Изредка Том бросал мимолетные взгляды на гриффиндорский стол: места Грандчестера и Ившем все еще пустовали. Также отсутствовало несколько профессоров и старосты.
Элджи поднял лицо от тарелки, радостно вспискнул:
— Ой, Сенектус идет.
— Вот и пусть идет, – пробубнил Антонин в тарелку, – мимо.
Но к его неудовольствию Сенектус не прошел мимо, потеснил брата и сел за стол. Том сразу определил, что староста чем‑то сильно раздражен, если не сказать больше – взбешен. Это заметили и другие, Августус отставил чашку с ароматным напитком, даже угрюмый Антонин соизволил посмотреть на Сенектуса.