— Говорю же тебе: не о чем рассказывать совершенно, обыденное происшествие.
— За обыденное происшествие штабс-капитана не дают, — упрямо гнул своё Замфир.
— Узнаю друга Василия: жизнь проходит в непримиримой борьбе со страхом. Ты похож на старого развратника в ожидании пикантных подробностей.
Замфир вспыхнул. Щека нервно дёрнулась, он встал, качнул подбородком.
— Рад что вы в добром здравии, а теперь, прошу меня извинить, мне пора. Служба.
— Постой, Вась, — Сабуров протянул к нему руку. — Не сердись. Сказал обидное, прости болвана. В твоих расспросах и впрямь есть что-то маниакальное, а смысла в них нет. Ты как неопытный влюблённый, читаешь любовные трактаты и думаешь, что они помогут, а надо просто начать действовать. Нет ответов на твои вопросы, и готовых рецептов нет. Вась, — Сабуров ухватил его за запястье, пальцы штабс-капитана были холодными и влажными. Василе помнил его крепкое горячее рукопожатие по пути на фронт. — Попроси у Анны Львовны стакан воды, пожалуйста!
Замфир отнял руку и зашёл за ширму. Бельё идеально ровной стопкой лежало на полке. Сестра на примусе кипятила шприцы. Замфир кашлянул.
— Ваше сиятельство… — робко сказал он.
— Просто Анна Львовна, прошу вас, — попросила она.
— Простите, Анна Львовна, могу я попросить у вас воды для штабс-капитана Сабурова?
Сестра налила из жестяного бака в стакан и протянула его Василе.
— Господин сублейтенант! — Она не торопилась разжимать пальцы и говорила очень тихо. — Вряд ли вашего друга мучает жажда. У Константина Георгиевича в гипсе фляга со спиртным. При его сотрясении мозга пить ему нельзя, но ваш визит благотворно на него подействовал, поэтому прошу вас, как его друга, как человека рассудительного, наконец, проследите: не больше трёх глотков. Обещаете?
— Клянусь, Анна Львовна, если понадобится, заберу у него флягу и выкину.
— Это лишнее. Константин Георгиевич — офицер. Просто возьмите с него слово.
— Обещаю.
Замфир вернулся к Сабурову. Тот выпил воду залпом и потянулся к гипсу.
— Вася, присмотри за Анной Львовной…
— Это ни к чему, Костел. Она знает про твою флягу.
— Да? — удивился Сабуров. — И что она сказала?
— Сказала, что у тебя сотрясение мозга и пить тебе нельзя…
— …
— Она разрешила сделать три глотка. Ты должен дать слово.
— Вот это точно излишне. Перечить её сиятельству я точно не стану. Три так три.
Он булькнул в стакан прозрачной жидкости и подал его Замфиру.
— Давай, друг мой, за четвёртую звёздочку.
Сабуров глотнул из фляги, дёрнулся кадык под гусиной кожей.
Замфир подозрительно понюхал напиток.
— Пей, боевой трофей. У болгар наши солдаты целую телегу отбили. Давай, Вась, ты ж головой не ударялся. Я тебе ещё налью.
— Нет, Костел, второй раз я на это не куплюсь. На твою звёздочку и глотка хватит.
— Дёшево ты меня ценишь! — Сабуров отсалютовал флягой: — Помянем мою птицу, Покойся с миром, Ньюпор семнадцатый, безоблачного тебе неба в твоём авиационном раю!
— Не кощунствуй! — поморщился Замфир, но из стакана всё же отхлебнул. — Нет у аэроплана души.
— Много ты знаешь! — усмехнулся Сабуров и сделал большой глоток. — Осточертела эта виноградная сивуха. Война кончится — до конца жизни жизни к этой ягоде не прикоснусь.
Замфир выжидающе смотрел ему в глаза.
— Не отвяжешься, — выдохнул Сабуров. — Чёрт с тобой! Ну, послали меня в разведку. По нашим данным до болгар было далеко, я летел низко, без опаски. Вдруг с земли началась заполошная стрельба. Я глянул вниз: по полю мечутся турецкие башибузуки. Видно за ночь выдвинулись, а тут я, прям над их головами. Просиди они тихо, я б и не узнал об их манёвре, да, видать, нервишки у кого-то сдали. Я пошёл вверх, лёг на левое крыло. а тут из леска турки выкатили пулемёт и давай садить по мне очередями. Я вверх рванул. Пули свистят, солидно: не револьверные комарики — шершни. Между моим задом и ими — тонкая фанерка. Такой шершень пробьёт и не заметит. Ньюпор машина шустрая, но пуля быстрее, а этот гад бьёт очередями, патронов не жалеет. Карабкаюсь вверх, молюсь: я близко совсем, ну должен услышать! Думал уже так, на аэроплане, перед святым Петром и предстану, да, видать, сильно нагрешил. Сначала тяги перебило на правое крыло, меня накренило на бок. Попытался выровняться и ушёл в пике. Несусь вниз, и какую-то полную ерунду думаю: отстегнётся ремень и пропеллер меня в мелкий фарш измолотит. Экий нервический кунштюк: через несколько секунд от меня мокрое пятно останется, а я себе новые кошмары придумываю. Когда совсем чуть-чуть до земли осталось, заглох мотор. Тихо стало, только ветер в ушах свистит. Тогда стало по-настоящему страшно.