— Ой, господин офицер неодет, — сказала она с весёлым и насквозь фальшивым смущением.
У Василе запылали уши.
— Если позволите… — пробормотал он.
— Конечно-конечно, — сказала Виорика и шагнула к нему. — А господин офицер купил даме манпасье? — спросила она жарким шёпотом.
Она была так близко, что он увидел тоненькие волоски пробивающихся усиков на верхней губе, пухлой и очень мягкой. Солнечный луч вскользь позолотил её чёрные волосы. Глаза под полуприкрытыми веками обещали что-то ещё непонятное, но давно желанное. Горло Василе перехватило, сердце гулко забилось в ушах. Сипло, чтоб не закашляться, он попросил:
— Дайте мне одеться, прошу вас.
— Думаете, я что-то не видела? — тихо и томно сказала она.
Крыльцо затрещало под грузными шагами, Виорика ойкнула и на цыпочках выбежала из комнаты. В дверь постучали и голос Амалии спросил:
— Господин сублейтенант, вы проснулись? Через полчаса будем завтракать.
Василе спохватился, схватил кальсоны и нательную рубаху. Он совершенно не помнил, как их снимал, и не понимал, почему спал в чужом доме в таком непотребном виде.
— Да-да, уже одеваюсь! — крикнул он, натягивая бриджи.
Замфир подхватил кожаный дорожный несессер, подарок матушки ко дню выпуска из офицерского училища. С полотенцем на плече вышел на двор. Солнце успело подсушить вчерашнюю грязь. Лохматую псину спустили с цепи, и она встретила его у крыльца, приседая и тявкая, и дружелюбно виляя хвостом. Василе шёл к рукомойнику и улыбался про себя, вспоминая тепло близкого девичьего тела и хитрый блеск из-под густых ресниц. Он скинул рубаху, фыркая и дрожа от холода, обтёрся водой. Налил в ладонь густого мыла и остановился. Взгляд его упал на флакон. Тот был полон, под горлышко, а теперь уровень мыла опустился почти до начала скоса. Улыбка Василе потускнела, но он упрямо мотнул головой и натёр мылом плечи.
За обеденным столом Маковей со сладострастным стоном уплетал кукурузную кашу. Он нависал над миской, как волк над зарезанной овцой. В широком вороте бордовой рубахи курчавились седоватые волосы, капельки молока блестели на усах. Сублейтенант сел напротив, прямой и застёгнутый на все пуговицы. Амалия поставила перед ним фаянсовую тарелку с мамалыгой и пододвинула разделочную доску с горячими плачинтами. От них исходил восхитительный запах горячей брынзы. Василе благодарно кивнул и, молитвенно сложив руки, забормотал:
"Благослови нас, о Господь, и эти Твои дары, которые мы собираемся получить от Твоей щедрости через Христа, нашего Господа. Аминь"
За событиями прошлого вечера он совсем забыл поблагодарить Господа за вчерашний ужин, и сейчас, извиняясь, произносил слова молитвы с особым чувством.
— О-о господин католик! — ядовито хмыкнул Маковей, будто узнал о сублейтенанте что-то постыдное.
Василе не отреагировал. Разложив салфетку на коленях, он принялся за еду. Он старательно следил за своей осанкой и положением локтей, откусывал аккуратно и тщательно пережёвывал пищу без посторонних звуков, как учила его в детстве гувернантка, потому что только сейчас он понял глубокий смысл этих правил: отличать людей культурных и образованных, от тех, кто от животного недалеко ушёл.
Маковей будто прочитал его мысли, или слишком уж явно они проступили на сублейтенантском лице. Ехидно осклабившись, он выхлебал остатки жижи, под удивлённо-раздражённый взгляд Амалии вылизал миску дочиста. Потом встал, и, проходя мимо, кинул на стол у тарелки Василе скомканную телеграфную ленту. Через час на станцию Казаклия должен прибыть войсковой эшелон.
Глава 3
Начальник поезда от представления сублейтенанта отмахнулся.
— Замфир, голубчик, не до вас сейчас, — сказал он раздражённо. — Покажите машинисту, где качать воду и занимайтесь своими делами.
Уязвлённый, Василе чётким шагом отправился к кабине паровоза. Из вагонов выпрыгивали солдаты и офицеры, придерживая полы наброшенных на плечи шинелей. Они весело жмурились, на яркое солнце и раскуривали в пригоршнях папироски, переговариваясь на незнакомом языке.
Машинист у кабины чесал плешивую голову козырьком фуражки. Василе козырнул, и тот, зачастил, продолжая бесконечный разговор: