– По-моему, дело почти безнадежное. Вот проблема, с которой я прежде никогда не сталкивалась: могут ли холопы исполнять музыку.
– Музыка сама по себе освобождает, – задумчиво проговорил Эмери. – Другое дело, что ни один из этих оркестрантов не ощущает себя творцом. Вот что плохо.
– Ты намерен научить их быть творцами? – Уида прищурилась. – А как на это посмотрит их замечательный хозяйственный господин?
– Какое мне дело до того, что подумает Гавр! – рассердился Эмери. – Мы говорим о музыке.
– Мы говорим о его крепостных людях, – резонно возразила Уида. – О том, что ты намерен научить их быть свободными в музыке.
– Мне нужно, чтобы они исполнили на празднике мое сочинение, – твердо заявил Эмери. – И они исполнят его. И это исполнение будет совершенно.
– А потом?
– Что – потом? – удивился Эмери.
– Потом, когда они вернутся к Гавру, – пояснила Уида.
– Будут хорошо играть для Гавра, только и всего, – сказал Эмери.
– Твой премудрый дядя Адобекк, помнится, говаривал: «Нет ничего хуже, чем холоп, умеющий читать или обладающий каким-нибудь талантом. Эдакая полуразвитая душа. Где свет – она уже знает, но как добраться до него – ведать не ведает, и страдает молча, как животное, голодное и раненое».
Эмери нахмурился. Кажется, нечто в таком роде дядя Адобекк действительно говорил…
Адобекк! Вот уже почти пятнадцать лет, как он безвылазно сидит у себя в замке. В эту родовую твердыню Эмери наезжал раз в два-три года – проведать дядюшку, узнать пикантные подробности о чьем-либо прошлом, спросить совета.
Тень Адобекка продолжала незримо витать над его племянниками. Ренье совершал набеги на родовое гнездо значительно реже, чем его добродетельный брат, но и он – Эмери знал об этом достоверно – заглядывал к дядюшке.
И тот, к кому относилась процитированная Уидой тирада касательно «голодного животного» – холоп, получивший образование, – неизменно следовал за дядей Адобекком. Его телохранитель, его собеседник, хранитель Адобекковой мудрости и исполнитель Адобекковых капризов. Некто рыжий по имени Радихена.
Эмери предпочитал не встречаться с Радихеной, и дядя, зная об этом, приказывал тому не показываться на глаза, пока племянник гостит в замке. Но присутствие Радихены все равно ощущалось. Некто постоянно следовал за Адобекком, куда бы тот ни пошел. Некто всегда оставался начеку и наготове.
Со свойственной ей бестактностью Уида добавила:
– Ты, конечно, помнишь этого Радихену? Парня, который зарезал любовницу моего Талиессина? Интересно, каким он теперь стал.
– По-прежнему рыжий, – буркнул Эмери. – И таскается за Адобекком, как преданная до гроба тень.
– Любопытно.
– Нет, если учесть, что Адобекк спас ему жизнь.
– О, вырвать жертву из когтистых лап моего Талиессина – задача не из легких! И все же великий Адобекк с этим справился, – проговорила Уида, странно усмехаясь. – Я должна быть благодарна Радихене. Будь Эйле жива, я была бы сейчас совсем другой. Ходила бы в темных строгих одеждах, не покидая дворца. Нелюбимая, но законная жена. Объект всеобщей жалости и всеобщих насмешек. А мой муж тем временем развлекался бы с этой простушкой и был бы счастлив.
Она дернула углом рта.
– С тех пор, как Гайфье узнал, что он – не мой сын, он как-то переменился… Не находишь, Эмери?
– О настроениях Гайфье лучше спрашивать моего брата – они, кажется, подружились. Впрочем, в этом возрасте дети всегда начинают по-новому оценивать своих родителей, – попытался утешить ее Эмери. – И родные, и неродные.
Уида сверкнула глазами.
– По-моему, я всегда относилась к нему как к родному!
– То есть пренебрегала им так же легко, как и Эскивой, – добавил Эмери.
– Кажется, ты меня осуждаешь? У эльфиек вообще не развит материнский инстинкт, если ты об этом.
– Он развит даже у черепашек, – буркнул Эмери.
– Все, это были твои последние слова, – фыркнула Уида. – Спокойной ночи.
Эмери зашипел на нее сквозь зубы и выскочил из комнаты. Захлопывая дверь, он слышал, как Уида тихонько смеется.
Глава восемнадцатая
СМЕРТЬ НА ТЕМНОЙ УЛИЦЕ
Ренье вновь бродил по темному саду с застывшими в воздухе листьями. Пиндара нигде не было; хлопья пепла сгущались над головой, липли к стволам деревьев. Ренье не искал выхода из этого сада, потому что никакого выхода здесь не было и быть не могло, и он знал об этом. Он просто брел без всякой цели, попавший в ловушку, одинокий человек, ворошил ногами листья и хвою. Обнаженные стволы были изрезаны тысячами шершавых морщин.
Сон казался таким реальным, что Ренье никак не мог очнуться, хотя его уже несколько минут трясли за плечо и настойчиво повторяли:
– Господин Ренье! Да что с вами? Вы живы? Господин Ренье!
Ренье застонал – во сне это было мучительно – и наконец попытался разлепить веки.
Его лицо было мокрым от слез и пота, волосы слиплись.
Прямо над ним нависал Талиессин – такой, каким Ренье помнил его в годы юности, без шрамов на лице, с тревожными, чуть раскосыми глазами.
– Талиессин? – пробормотал Ренье. – Что вы здесь делаете, ваше высочество?
– Это я, Гайфье, – раздался мальчишеский голос.
– Проклятье. – Ренье сел, вытер лицо краем покрывала. – Что здесь происходит?
Сын Талиессина посмотрел на него с неприязнью, и Ренье ощутил себя старым.
– Я заглянул к вам, чтобы попросить кое о чем, а вы спали, – объяснил мальчик. – Подать вам умыться?
– Сделайте одолжение.
Гайфье притащил наполовину пустой кувшин с водой. Ренье взял кувшин и выпил остаток воды.
– Спасибо. – Он вздохнул. – Вам снятся сны с продолжением?
– Ну… не знаю. – Гайфье замялся. Судя по его виду, ему вообще редко снились сны. – Наверное.
– В последнее время такие сны стали сильно меня донимать, – пояснил Ренье. Постепенно он приходил в себя. – У вас была ко мне какая-то просьба?
– Просто хотел прогуляться с вами вечером по городу, – объяснил сын регента.
– Потянуло пройтись по кабакам? – Ренье прищурился. – Ваш отец тоже не упускал такой возможности. Вам как – с дракой или без?
– Как получится, – ответил Гайфье. – Будьте естественны. Я хочу наблюдать ночной город в его обычном состоянии.
– Извращенное желание, но, учитывая ваше происхождение, вполне понятное. Я зайду за вами за час до полуночи. Пиндара с собой не берем. В последнее время он стал чересчур вездесущим, не находите? Да и история с призраком его подкосила.
– Буду ждать, – сказал Гайфье и вышел.
Ренье вздохнул, пригладил волосы. Оглядел свою холостяцкую берлогу. К счастью, почти никаких примет того, что здесь живут, в комнате не имелось. Разве что смятая постель. Ренье немного времени здесь проводил, так что ни дорогих сердцу безделушек, привезенных из родного имения, ни даров любви, ни каких-либо украшений в комнате не имелось. Ничего, что позволило бы судить о внутреннем мире самого Ренье.
Все его вещи хранились в большом сундуке, поверх которого и была разложена постель. Удобно, аскетично, герметично.
И с чего это Гайфье захотелось прогуляться по злачным местам ночной столицы? Обычное юношеское любопытство? В принципе, пора бы. Ознакомление с пороком в его самых неприглядных формах входит в программу воспитания молодого дворянина. И если уж выбирать наставника в этом деле, то лучше Ренье и впрямь никого не сыщешь.
Ренье по-стариковски крякнул, сам себе напоминая дядюшку Адобекка, и начал приводить себя в порядок.
Ближе к полуночи он уже полностью утратил встрепанность и смятенность. Был отменно причесан, аккуратно одет, даже строг.
Гайфье ждал его с нетерпением.
– Я уж думал, вы не придете! – выпалил мальчик.
Ренье посмотрел на него чуть свысока.
– С чего это вы взяли? Я всегда выполняю обещания. Даже если это мне в ущерб.
Мальчик подбросил на ладони упругий кошелек.
– Не в этот раз. Вы научите меня мошенничать при игре в кости?
– Я никогда не мошенничаю, мой господин. Потому и проигрываю так часто.