– Что ж, это не поздно исправить, – заметил Талиессин. – Впрочем, вряд ли портрет госпожи Бургонь добавит что-то новое к сему ряду сходных лиц. Переходите к сути.
– Мой отец взял себе в супруги госпожу Бургонь, – провозгласил Ранкилео. – В те годы моему отцу принадлежали и Осиновый Край, и Балдыкина Горка. Я склонен считать, что это владение должно остаться за мной, коль скоро оно изначально принадлежало моему отцу.
Талиессин перевел взгляд на Дигне. Та присела в очень низком реверансе – несомненно, с намерением показать в вырезе платья взбитую корсетом грудь – и заговорила:
– Однако, овдовев, госпожа Бургонь вторично вышла замуж за моего отца, ваша милость! И Балдыкина Горка отошла к ней по завещанию ее первого мужа. Так что впоследствии Балдыкина Горка считалась ее имуществом, а после смерти матери я считаю своим правом унаследовать ее имущество.
– Госпожа Бургонь не оставила завещания, – возразил Ранкилео.
– Земля принадлежала ей, а я – ее дочь.
– Земля принадлежала моему отцу, и я не вижу причин…
– Однако моя мать владела этой землей, и ни у кого не вызывало сомнений в том…
– Мы оба в полной мере являемся ее детьми, так что имеем право унаследовать эту землю совместно, – сказал Ранкилео.
– Нет, я не согласна! Балдыкина Горка не может быть поделена.
– Я тоже не согласен ее делить, поэтому я как сын и старший имею полное право… К тому же изначально она принадлежала именно моему отцу…
Талиессин с интересом слушал спорщиков. Ему не хотелось прерывать их. Они одинаково выпучивали глаза, одинаково шли гневными багровыми пятнами, одинаково складывали губы буквой «о» и наскакивали друг на друга, быстро-быстро взмахивая руками, точно трепеща плавниками. Если бы в бассейне ссорились рыбы, зрелище не могло бы быть менее завораживающим.
В толпе зрителей раздавались возгласы: одни поддерживали Дигне, другие – Ранкилео. Дочь харчевника явно готовилась улучить момент и вцепиться Ранкилео в горло: до нее уже дошли слухи о поджоге.
Талиессин выжидал момента, чтобы встать и прекратить свару, как вдруг зрители раздались и в комнату вошла удивительная процессия.
Впереди, потряхивая маленьким бубном, двигались две обнаженные девушки. Точнее, на них имелись какие-то прозрачные одеяния, которые не столько скрывали, сколько подчеркивали их наготу. При каждом шаге девушки высоко подпрыгивали и хихикали.
За ними ступали трое мужчин в козьих шкурах. Тот, что находился посередине, имел на голове огромные оленьи рога.
Завершали шествие трое ребятишек, одетых в плащи, сплетенные из травы и гибких прутьев. Они нелепо размахивали руками, визжали, вертелись и хлопали в ладоши.
Остановившись перед Талиессином, странно одетые люди разом присели на корточки, причем оленьи рога были возложены к ногам регента. Затем, завывая и вереща, вся компания бросилась бежать из зала.
Талиессин застыл в своем кресле. Лицо его стало каменным. Он сильно побледнел, и четыре старых шрама выступили на щеках регента.
Оба спорщика помертвели. Они не смели даже обменяться гневными взглядами, хотя мысленно каждый из двоих обвинял другого в вопиющем происшествии.
Ранкилео оказался слабее сестры. Ноги у него подкосились, и он упал на колени.
– Ваша милость! – закричал он. – Я здесь ни при чем!
Дигне, наоборот, выпрямилась. Глаза ее метали молнии.
– Ваша милость! – взвизгнула она. – Мой брат не упустит случая оклеветать меня!
Талиессин потрогал рога ногой.
– Я догадываюсь, чьи это проделки, – сказал он задумчиво. – Что же вы замолчали, господа? Продолжайте.
Но, как оказалось, у спорщиков иссякли все аргументы, и даже великолепная галерея предков слегка померкла. Желая продлить удовольствие, Талиессин сказал:
– Принесите, что ли, портрет госпожи Бургонь.
Дигне резко махнула одной из своих служанок, и та умчалась.
Потянулись томительные минуты, когда не происходило ровным счетом ничего. Ранкилео подумывал о том, как бы ему встать с колен, чтобы это не выглядело дерзостью. Ибо пасть на колени возможно по собственной воле, но подняться – лишь по повелению вышестоящего.
Талиессин не спешил избавить его от неловкости. Вместо этого он глянул прямо в глаза дочке харчевника, и та завопила:
– Прошу справедливости! Нашу таверну подожгли!
Талиессин чуть улыбнулся, однако ответил строго:
– Я уже обещал твоему отцу, моя милая, что позабочусь о харчевнике, который обладает Знаком Королевской Руки.
И только после этого махнул Ранкилео:
– Встаньте. Я знаю, кто помешал судебному разбирательству. Кажется, это единственное нарушение, в котором вы не виновны.
Ранкилео встал, потер колени. И тут прибыл портрет госпожи Бургонь, достойное пополнение уже представленной коллекции.
Талиессин велел служанке отойти чуть в сторону, чтобы картина не бликовала, и полюбовался живописью. Затем спросил:
– Где художник? Я желал бы видеть этого несравненного живописца.
Новая заминка. Побежали искать художника. Тем временем регенту и всем собравшимся подали домашнего вина. Дигне с застывшей улыбкой лично подносила каждому чашу и с особенной нежностью угостила Ранкилео.
– Надеюсь, там нет яда, – сказал он, принимая угощение.
– Только тот, что ты сам напустишь вместе со слюной, – любезно ответила сестра.
От дверей донеслись крики:
– Ведут! Ведут!
Талиессин поставил чашу на колени, с интересом уставился на двери.
Обе створки с треском распахнулись, и в зал ворвалась толпа полуобнаженных мужчин и женщин, чьи чресла обвивали лишь козьи шкуры. Среди них вертелся красноносый «пастух» с растерянным лицом.
Кружась, ряженые приближались к Талиессину. По дороге они отобрали у Дигне кувшин. Часть вина они сразу выпили, часть вылили на себя. Тщетно «пастух» тянул к кувшину руки – ему не перепало ни капли.
С хохотом они бросили на колени регенту венок, сплетенный из колючих веток, покрытых нежнейшими цветами. А затем пустились бежать, расталкивая всех, кто попадался им на пути, так что многие из зрителей облились вином, а один даже запустил чашей в спину удирающим безобразникам.
Талиессин взял венок, повертел в руках, возложил на спинку своего кресла.
– Итак, – невозмутимо произнес он, – где же художник?
– Я, – промямлил «пастух».
– Приблизься, – торжественным тоном велел Талиессин.
Художник, озираясь, подошел к регенту. Дигне, не переставая улыбаться, прошипела ему в спину:
– На колени.
– Я не король, передо мной не нужно становиться на колени, – остановил его регент. – Как твое имя?
– Хруланд.
– Чем ты занимаешься в свободное время?
– В свободное? – задумался Хруланд.
– Когда не занят написанием фамильных портретов, – пояснил Талиессин.
– А? Ну, я псарь, – сказал Хруланд.
– Кто учил тебя живописи?
– А что? – насторожился Хруланд.
– Простое любопытство.
– Я и говорю, – сказал Хруланд, – любопытство – оно всему научит. Я сперва за одним художником глядел. Он вывески малевал. Очень хорошее ремесло. Денежное. А потом пошло-поехало, стал рисовать предков.
– Мне нравится, – сказал Талиессин. – Можешь мой портрет нарисовать?
– Если хозяйка позволит. – С этим Хруланд оглянулся на Дигне.
Та сильно покраснела и сделала реверанс. Она хотела тем самым выказать почтение Талиессину, но вышло так, что она присела перед собственным псарем. Хруланд откровенно перепугался и даже закрыл глаза от ужаса.
– Вот и договорились, – весело сказал Талиессин. Он повернулся к младшему из своих слуг: – Ротимей, отведи Хруланда в мои покои. Дай ему вина, только немного – гляди, чтобы не напился раньше времени. Договорись насчет краски и досок. Я буду позировать полуобнаженным. Подбери для меня какую-нибудь драпировку пороскошней. Что-нибудь парчовое. У госпожи Дигне должно найтись.