Похоже, он просто не хотел жить. Просто не хотел жить.
И ничто не могло его заставить изменить решения.
Барс хотел умереть, думал Гартан.
А Барс умирать не хотел, но у него не было выбора. Его честь не позволяла ему ни объяснить что-либо наместнику, ни попытаться спастись. Он ведь в замок не просто так пришел, он специально девчонку из Моховки искал. Хотел долг наместнику отдать. И отдал. И как всегда, не так, как хотел.
Барс случайно узнал, что Рысь не просто так в услужение в замок пошла, с умыслом. Или присоветовал кто, или своим умом дошла, только решила она отомстить пришлым за резню у Брода, за поборы, за безнаказанность инквизиторов. Ясно ведь, что все это с попущения наместника творится, что он во всем виноват. Вот и пошла девка, яд приготовив, за все обиды мстить.
Вначале стирала в слободе, потом потихоньку познакомилась с кем-то из гарнизона замка, постаралась, хорошо постаралась, чтобы любовник ее к себе забрал, разрешение у Канты выпросил. Стала на кухне помогать, ее даже к господской еде допускать стали. Еще бы немного — и все бы у нее получилось.
Нельзя было мешкать, Барс в замок пробрался, нашел Рысь, стал уговаривать, а она… Она закричала, стала звать стражу, и что оставалось? Объяснять? Гнуть спину перед наместником и рассказывать, что ради спасения его милости от дуры-девки сюда явился? А ее бы все равно казнили за умысел. Не могли не казнить, так закон велит. Когда Барс по молодости в столице да в старых провинциях счастья искал, законы хорошо изучил.
И суть наместника тоже хорошо понял. Потому и ударил Рысь ножом. Так она хоть без пытки умерла и без четвертования…
Когда за ним пришли и дверь камеры открылась, Барс двумя пальцами загасил фитиль лампы, встал с охапки сена, служившего ему постелью, и вышел в коридор.
Ему даже руки не стали связывать, чувствуя, что он не побежит.
Советник Траспи, склонный к церемониям, выгнал к виселице барабанщиков, приказал собрать население слободы и тех людей Последней Долины, что жили сейчас возле замка и обслуживали его обитателей. Он бы даже речь сказал, если бы Гартан прямо не запретил ему устраивать из казни балаган.
— Просто повесить, — сказал наместник.
Коготь тоже не пошел к виселице, встретил Барса у замковых ворот, молча посмотрел ему в глаза и коротко кивнул.
Эшафот поставили на восточном краю слободы, подальше от замка. По законам империи повешенного убийцу не снимали до тех пор, пока не обрывалась веревка или шея. Как у добытого фазана.
Гартан не хотел еще долгие дни видеть труп Барса.
Просто не мог.
С двух сторон Барса сопровождали наемники. Они не знали, кого именно вели на казнь, понимали только, что человека необычного. Не рядового.
И жители слободы не слишком радовались зрелищу. Большинство из них без приказа советника к месту казни даже не приблизились бы.
Барс подошел к виселице. Остановился перед свежевыструганными ступеньками, огляделся. Люди примолкли, ожидая, что он сейчас скажет последнее слово, но Барс ничего не сказал, а легко взбежал на эшафот. Встал на люк, палач из свиты Траспи набросил ему на шею петлю, затянул.
Стрела ударила палача в лоб. Палач замер, удивленно глядя перед собой, потом медленно опустился на помост, лицом к небу. С десяток людей в серых плащах метнулось из толпы к эшафоту, расшвыривая зевак и оглушив стражников. Двое взлетели на эшафот, сорвали с ошеломленного Барса петлю и силой сволокли его прочь.
Люди закричали, бросились врассыпную, кто-то догадался побежать к замку крикнуть часовым, что приговоренного отбили.
Гартан, Коготь и Картас на конях в сопровождении воинов примчались к месту несостоявшейся казни.
— Кто это был? — спросил Гартан у барабанщика, который так и сидел на земле, обнимая пробитый барабан. — Кто? Это? Был? Разбойники?
Барабанщик помотал головой.
— Кто?! — Коготь, свесившись с седла, приподнял его за шиворот, встряхнул. — Кто это был?
— Инквизиторы, — дрожащим голосом прошептал музыкант. — Инквизиторы.
— Все-таки брат Фурриас его настиг, — сказал Гартан.
— Прикажете в погоню? — осведомился Картас, поправив правой рукой поочередно кончики усов.
— Нет. Он приговорен к казни. Инквизиция имеет право забирать приговоренных по своему желанию для тренировки собственных палачей, — голос Гартана был тих и лишен жизни. — И я ничего не могу здесь поделать.
— Но палач… — начал подбежавший Траспи и замолчал, посмотрев на палача.
Тот сидел на помосте, разглядывая тупую стрелу, которую держал в руке. На лбу его вспухала гигантская шишка.
— Так они его вешать не станут, — тихо сказал Коготь.
Целый день Гартан боролся с собой. Он хотел послать Когтя в погоню за Барсом, но сумел убедить себя, что нелепо было бы вырвать человека из лап инквизитора только для того, чтобы повесить. Нелепо и неуместно.
Целый день, до самого заката, да и всю ночь, Гартан думал о случившемся, а потом так получилось, что размышлять о подобных пустяках стало некогда.
Человеческий ручеек с запада на восток разом превратился в поток.
Третья армия императора Востока погибла.
Все произошло внезапно и быстро. Достигнув моря, войска погрузились на корабли. Буря разразилась как раз тогда, когда авангард высадился на вражеский берег, а море кишело от кораблей, забитых людьми и лошадьми.
Длилось все это недолго: вот только-только светило солнце, потом вдруг все разом потемнело — небо стало черным, море стало черным, морская вода, казалось, смешалась с тучами. Рев ветра, удары волн, крики людей; и невозможно было понять, что было громче — треск рвущихся парусов, грохот ломающихся мачт и бортов, ржание лошадей или вопли тысяч и тысяч пока еще живых людей, понявших вдруг, что это конец, что через мгновение их не станет…
И снова — чистое небо. И гладкое, искрящееся под солнечными лучами море, покрытое щепой, бочками, трупами, тряпками…
Рассказывали, что предводитель Третьей армии на берег выбрался. Видели, как он выполз из воды и замер на песке. К нему не подошли — боялись. Он лежал так почти до вечера, потом медленно встал, осмотрелся и подошел к воинам, все это время стоявшим поблизости.
Кажется, предводитель приказал готовить новые корабли. Но ничего сделать не успели — на остатки армии обрушились драконы. Те, кто не погиб в воде, сгорали заживо, вместе с деревьями, домами, даже камнями — камни горели и плавились в драконьем огне.
Солнце село, из моря и лесов вдруг полезли чудовища, выискивая среди обугленной плоти спасшихся людей.
Предводитель сумел собрать выживших, смог сплотить и до утра сдерживал натиск клыков, щупалец, когтей, давая возможность уйти обозу, людям, сопровождавшим армию, купцам, проституткам, чиновникам, кандидатам в наместники, так и не получившим своих провинций…
С рассветом жалкие остатки армии стали отступать по старому тракту. Только все вокруг стало другим — враждебным и смертоносным. Гарпии и василиски, пауки и слизни нападали и рвали на части все живое вокруг…
Они даже не пожирали тех, кого убивали, обочины тракта были завалены трупами… кусками тел… обрывками плоти и осколками костей…
Трупы гнили, рои мух вились над зловонными массами…
А потом пришел мор.
Вначале человека охватывал жар, жажда, потом — холод и озноб. И вскоре наступала смерть. Умерших не хоронили — сталкивали с тракта и торопливо уходили на восток. Потом стали бросать еще живых. Но это не помогало — мор опередил отступающих и бежал по тракту, кося на своем пути тех, кто все еще двигался на восток к армии, кто еще даже не знал о поражении.
Мор, чудовища и люди, обитавшие в новых провинциях. Увидев, что армия бежит, новые подданные императора Востока обрушивали свой гнев на тех, до кого могли дотянуться, — резали, вешали, сжигали. Наместников, инквизиторов, сборщиков податей, купцов, ремесленников и жрецов, явившихся вместе с войском…
Человек от Брода примчался в замок на взмыленном коне, и Гартан, позабыв обо всем, бросился к тракту, нет, не для того, чтобы остановить бегущих или навести порядок у реки. Он хотел увидеть собственными глазами то, что происходило, убедиться, что все это творится на самом деле…