Покосившись на бургомистра и прочих чиновников, недоуменно слушавших этот совершенно невнятный для непосвященных диалог, Гвендолен потянула Логана за рукав к двери.
— Сьер Баллантайн, если я могу попросить вас об одолжении… — сказала она, останавливаясь по дороге, с безупречной вежливостью, настолько ей не свойственной, что возникало впечатление, будто слова произносит кто-то другой. — Полагаю, никто лучше вас не сможет немного потянуть время в тонких дипломатических переговорах с осаждающими.
"Вот я снова улетаю, — прибавила она одним губами, но будучи убеждена, что он слышит, — видишь, как я забочусь о твоей нравственности и репутации?"
"Возвращайся, Гвендолен. Я ничего не могу тебе дать — из того, что ты хочешь. Но без тебя тоже не могу. Береги себя"
"Ты ведь не дождешься меня. Ты уедешь из Гревена".
"Я не могу… не могу не уехать. Ты понимаешь"
— Уж кому сладостно спится за последней чертой, так это королю Вальгеллю, — пробормотала Гвендолен, яростно пихая створки дверей. — Столько женщин его вспоминают каждый день с глубоким чувством! Но я, похоже, поняла, как преодолеть его проклятие.
— Что ты там говоришь, Гвен? Что ты поняла? — Логан обернулся, разглядывая ее задумчивое лицо со смутным подозрением.
— Я поняла одно, — громко заявила Гвендолен, плотнее закутываясь в плащ. До сторожевой башни, которую она наметила для взлета, надо было проложить дорогу сквозь толпу, и ей не хотелось раньше времени вызывать кривые взгляды и крики отвращения. — Мое главное везение в данный момент заключается в том, что устройством библиотек в свое время начал заниматься ты, а не Дагди.
К концу третьего дня Гвендолен была твердо убеждена, что ей никогда ни в чем не везло. Спина и плечи болели нестерпимо. Даже сидя на расстеленном плаще у камина орденской библиотеки в маленьком западном городке Оскоре и держа на коленях миску с горячей похлебкой, она была уверена, что продолжает лететь в темном небе, из последних сил взмахивая крыльями. У Логана, сидевшего напротив, было несколько виноватое и поэтому очень необычное выражение лица — в другое время Гвен обязательно бы прокомментировала данный факт, но сейчас она настолько вымоталась, что губы отказывались шевелиться, даже жевать было трудно. Она вяло удивилась, что при виде нее никто демонстративно не вышел из комнаты, хотя в небольшой зале было полно народу — все раскрыв рот слушали Магистра знаний и ремесел. На Гвен иногда косились, но скорее с опасением и любопытством, чем с отвращением. Народ собрался самый разный, большей частью, конечно, книжники, бродячие циркачи, знахари, одним словом, полусумасшедшие искатели какой-то иной жизни.
— Расскажи про Эмайну, — попросил кто-то, чьего лица в темноте было не разглядеть. Логан мечтательно полуприкрыл глаза и даже ненадолго отвлекся от своего чувства вины перед Гвендолен.
— Это центр мира. Город, у которого есть душа. Воплощение Ордена. Каждый день, который я провожу не на Эмайне, кажется мне прожитым впустую. Белая крепость на высоких скалах песчаного цвета, и над ней ярко-синее небо. Орденский дом построен так высоко, что до легких облаков, пролетающих над морем, можно дотронуться пальцем. Узкие улицы-лестницы, ведущие вниз, к гавани. Об Эмайне нельзя рассказать, ее нужно видеть — так, как я постоянно вижу ее во сне.
— А разве человеку Ордена… не должно быть все равно, где он находится? — спросил еще кто-то, слегка запинаясь. — Что в любом месте мира он должен уметь найти… силу и гармонию в своей душе?
— Да, конечно, — Логан вздохнул. — Мы с Дагди даже немного ссоримся из-за этого. Но Эмайна — это не просто место… Воин Ордена должен постоянно что-то созидать… что-то оставлять после себя. Конечно, невольно возникает слишком большая связь между тобой и тем, что ты создал. И ты готов на все, что угодно, ради своего творения. Но это ведь касается любой привязанности — больше всего ты любишь то, что создаешь сам.
— Почтенный Дагадд пишет в своем трактате: чем больше ты привязан к материальному миру, тем тебе нужнее власть и управление другими, чтобы упорядочить этот свой мир и обеспечить его существование. А путь Ордена — не управление, а изменение.
— Уж кто бы говорил о том, что нехорошо быть привязанным к материальному миру! — внезапно фыркнула Гвендолен. Ее искренне поразил даже не сам факт того, что Дагди пишет трактаты, а то, что их знают наизусть в рыбацком городке на западном берегу. — Правда, может это он за наше отсутствие отрешился от еды, вина и женщин? Да еще и трактат успел о своем опыте написать?
— Небольшие удовольствия — это одно, от них и не надо отказываться, чтобы чувствовать полноту и радость жизни, — быстро возразил тот же собеседник и только потом немного смутился. — Ну… так написано. А вот власть над материальным миром… она сковывает и заставляет рано или поздно действовать по его законам.