— Неужели тебе твой хахаль дал золота? Он так хочет… Ага, и потом за мной будет по всему Круахану гоняться, если что не так? Тем более не соглашусь.
— Никто — не знает — что я — собираюсь — сделать, — Гвендолен говорила сквозь зубы, и ей казалось, что она держит во рту кинжал. — Ты знаешь, как мы клянемся?
— Ну допустим… — Арций совсем ссутулился, но наконец в его взгляде стал проявляться совсем другой интерес, и поскольку Гвендолен редко общалась с лекарями, он ей был не особенно знаком. — А ты знаешь, как на тебя подействует усыпляющий отвар, детка? Если вдруг нет — ты умеешь терпеть?
Гвендолен подумала некоторое время, потом расстегнула камзол и показала неумело завязанные бинты на боку, частично бурого цвета от засохшей крови.
— С этим я летала до Валлены и обратно.
— Что же… Ночь сегодня будет интересная… — Арций усмехнулся, ненадолго исчез в глубинах дома и появился наружу с большой темной бутылкой, покрытой пылью, которую держал за горлышко. — Пей, девочка. Мы это сделаем прямо сейчас.
Она проехала через южные ворота Круахана. Проехала спокойно, не кутаясь в плащ, не выбирая максимально темное время суток. Впрочем, мелькнуло в сознании Гвендолен — даже если бы она пролетела над воротами, широко развернув свои рыжие крылья, мало кто обратил бы на это внимание.
В Круахане царил совершеннейший хаос. Сразу за воротами взору открывалась баррикада, перегородившая часть улицы. Крупные камни были выворочены и лежали поперек улицы. В двух близлежащих лавках двери висели на одной петле, окна были разбиты, а внутрь Гвен решила не заглядывать — все равно там мало что осталось. Издали доносились беспорядочные выстрелы и вопли. Пахло дымом, неуверенностью, тоской и кражами.
Странное чувство беспомощности, охватившее ее еще в первый день после того, как она встала с постели, нахлынуло с новой силой — она больше не может в любой момент, разбежавшись, с силой взмахнуть крыльями, подняться вверх хотя бы на несколько этажей и потом взлететь по-настоящему. Но зато она может теперь многое другое. Наверно — ведь она теперь совсем не такая, как прежде.
Сколько времени ее не было — три недели? Что же тут случилось? И что с Эбером? Внезапно ей стало страшно, и она ускорила шаги, насколько могла. Ей самой бы стоило поберечься — невысокий бледный юноша с коротко остриженными рыжими кудрями, одетый незаметно, но прилично — за это спасибо остатку Дагаддовых "бряков" и за то, что Арций, вдохновленный успехом операции, вернул ей еще пять золотых на обратную дорогу — все равно не имел вида, отпугивающего уличных грабителей и прочих праздношатающихся личностей. Но Гвендолен была упряма. Упрямство — это видимо, единственное, что у нее осталось. И еще в сумке на боку лежало платье — нормальное человеческое платье, темно-бордовое, со шнуровкой спереди и длинными шуршащими юбками, с разрезами до пояса, открывающими серебристо-серую подкладку. Корсет на спине полностью скрывал шрамы — да и они в общем остались совсем небольшие, вовсе не такие, как у Кэссельранда. То ли ей просто повезло, то ли Арций накопил опыта за девять неудачных операций?
У единственной наполовину уцелевшей лавки толпилось человек сто, не меньше — по крайней мере, так показалось Гвендолен. Все размахивали кастрюльками и горшками. Над лавкой на самодельной вывеске косыми буквами было намалевано: "Каждый может получить бесплатный суп от протектората!"
Несколько оборванных, но энергичных людей, прятавшихся за баррикадой на углу, бодро выкрикивали; "Да здравствует протектор! Ненавижу Провидение!"
Улица была усеяна впопыхах разбросанными листками. Рассеянно подобрав обрывок одного из них, Гвендолен прочла следующее:
"Свободные граждане освобожденного Круахана! Забудьте о тех мрачных временах, когда ненавидимое всеми Провидение пыталось вторгаться в вашу жизнь и диктовать вам, о чем думать! Воздух свободы дует на наших улицах. Вдохните его полной грулью, и тогда…"
— Но ведь это действительно так было… — немного растерянно сказала себе Гвендолен, пожав плечами. — Почему же возникает ощущение. что лучше не стало?
Она шла по длинной улице вдоль рядов закрытых лавок. Вывески поражали талантливостью отображения одинакового смысла: "Мыльный корень закончился в прошлую пятницу". "Муки нет". "Сахарные головы ожидаются через пять недель, свой номер очереди вы можете получить у старшего лавочника". "Если вам нужна соль — поищите во дворце протектората!"
С одной стороны, Гвендолен довольно неплохо понимала, что происходит. Она сама, и немало, этому способствовала. С другой стороны, глядя на дело своих рук, всегда возникает смутное чувство, что не все было сделано правильно. Понятно было одно — Службы Провидения действительно больше нет или почти нет. Звуки выстрелов, запах гари и отдаленная канонада говорили о том, что не весь освобожденный Круахан выстроился в очередь за бесплатным супом от протектората. Кроме того, ее мысли все время соскакивали с неприглядной действительности на собственное будущее, которое она совершенно не могла представить, но к которому тянулась изо-всех сил, как прежде не рвалась в небо в самый пик полнолуния.
То, что ее жизнь будет совсем не похожа на прежнюю, она была уверена, потому что сама превратилась в совершенно другое существо. Ей больше не хотелось отвечать ядовитыми выпадами на любую обращенную к ней реплику. Она с трудом научилась не вздрагивать, когда с ней заговаривали. Первые несколько дней после дома Арция она воспринимала окружающий мир как огромного злобного зверя, готового наброситься на нее в любой момент. Но потом она осознала, что зверь этот не столько опасный, сколько любопытный, и с интересом принюхивается к новому созданию, бредущему по его спине. Ехать по человеческим дорогам в человеческом экипаже, слушать допоздна человеческую болтовню за кубком вина в придорожных трактирах, самой пытаться вставить слово, не встречая отвращения или гнева на лицах собеседников, засыпать на взбитых перинах в обычной комнате вместо пыльных мансард — это было очень странно. Гвендолен еще не решила для себя, хорошо это или плохо. Пока что она боролась с привычкой дергать лопатками и старалась лишний раз не поднимать головы к небу.
— А я тебе говорю, что все-таки протектор о простом народе не забывает, — ворвался в мысли Гвендолен дребезжащий голос неподалеку. Очередь за супом коротала время самым доступным способом — сплетнями. — Он ведь сам из таких же, как мы — верно тебе говорю. Он и в протекторат часто просто по улице ходит, без кареты. Шурин мой давеча видел.
— Прикидывается, — уверенно отозвался собеседник, с сильным акцентом жителя западного берега.
— С чего это ему прикидываться?
— А чтобы такие дурни, как ты, рты пораскрывали и слушались.
— Все-таки это… Провидение оно было, конечно… у соседа вот сына как арестовали, так и не вернулся… но все-таки свои были, из Круахана, верно? А этому… протектору иноземные колдуны все говорят, что делать. Он без них ничего и не умеет совсем.
— Протектор хороший человек. Выдал каждому поровну по два золотых из казны.
— И где они теперь, твои золотые?
— Ну где… ну, толкнуло меня что-то под руку… зачем я только в тот день в трактир зашел… А вот свояк мой крышу настелил. Новую, из цветной черепицы — загляденье просто.
— Ага, будто в доме с новой цветной крышей легче голодается, чем со старой. Твой свояк еще дурнее тебя — ты хотя бы удовольствие получил.
— Протектор за каждого душой болеет — так прямо и сказал.
— Помяните мое слово, через полгода колдуны эти будут здесь творить, что хотят. Какой человек им понадобится для своих мерзких дел — того и заберут.
— Он давно султану обещал Круахан отдать. Еще когда в Эбре жил — там они и сговорились.
Гвендолен давно уже шагала так быстро, как только была способна, невольно морщась и не желая прислушиваться, но не слушать было трудно — подобные разговоры доносились с каждого перекрестка. Она переходила с шага на бег и обратно, когда сбивалось дыхание, попутно высматривая какую-нибудь гостиницу или трактир, чтобы переодеться, но пока все попадавшиеся ей заведения наводили на мысль, что раздеться там помогут охотно, а вот с одеванием будет гораздо сложнее. По крайней мере, у нее не осталось вопроса, где искать Эбера — но меньше беспокоиться от этого о его судьбе она не стала. Скорее наоборот.