Вайшер с довольной ухмылкой взвесил в ладонях свою добычу.
— Ваша преданность этому Баллантайну почти не имеет границ. Но не знаю, хотел ли бы я, чтобы кто-то бесконечно откладывал ожидающую меня развязку. Пусть даже совсем неприятную. Подумайте, несравненная Гвендолен, ведь ожидание мучений — само по себе мучение, может быть, не меньшее. Вам ведь его все равно не освободить, вы можете только тянуть время. А закончится все равно тем же. Во-первых, ваши сундуки не бездонные, а во-вторых, я исчерпаю всю свою изобретательность.
— Я покупаю время, — оборвала Гвендолен. — А не советы из области знания человеческой природы.
Вайшер вновь картинно развел руками, особенно не обидившись.
— Ну что же, считайте, что вы приобрели еще дня три. К сожалению, не могу завернуть вашу покупку в шелк и перевязать лентами, что вне сомнения стоило бы сделать, учитывая, какую цену вы только что заплатили. До встречи, моя драгоценная.
Гвендолен осталась одна на площадке башни и некоторое время стояла не двигаясь. Потом медленно привалилась всем телом к стене, шершавой и чуть теплой от лучей неяркого круаханского солнца. Только тогда стало заметно, что ее колотит крупная дрожь, так что по ткани плаща пробегают волны.
— Изир и Астарра, — прошептала она, едва двигая губами. — Еще три дня… дайте мне дотерпеть, когда я буду полностью готова… И пусть никто не узнает об этом… не сможет меня увидеть до того, как…
Ее плечи вздрагивали все сильнее, и Гвендолен рванула пряжку у горла, словно задыхаясь. Ткань легко слетела с волос, таких же кудрявых, как прежде, но кардинально поменявших цвет. Теперь они были серебристо-серыми.
Гвендолен с некоторой опаской оглянулась по сторонам, но она была надежно укрыта стенами. Тогда она выпрямилась, оттолкнувшись от камня и зажмурив глаза. Выражение какого-то болезненного облегчения, похожего на ощущение, с которым сдираешь бинт, присохший к зудящей ране, появилось на ее лице, и плащ окончательно соскользнул к ногам.
Гвендолен медленно расправляла крылья — сверху светло-серебряные, сверкающие длинными перьями на солнце, а снизу с грозным темно-серым отливом, похожим на закаленную сталь ее любимых метательных ножей.
Ноябрь — самое мрачное и омерзительное время в Круахане. Небо было черным не столько из-за позднего времени суток, сколько из-за скопившихся над городом тяжелых туч. Как любили писать в страых хрониках, "темна была та ночь и полна ужаса, демоны мелькали в темноте". Гвендолен демоном не была, но искренне надеялась, что если какой-то безумный обыватель высунет нос на улицу и случайно задерет голову к небу, то примет ее за парящее над крышами исчадие мрака. Но в любом случае внимание публики в ее планы не входило, поэтому летела она быстро.
Половину стражи за третьей стеной сняли, разумно полагая, что в такую погоду самое плохое, что может произойти — это подступающий к Круахану ливень с градом. Двое неудачников из ночной охраны угрюмо клацали сапогами от ворот протекторского дворца до кордегардии и обратно. Гвендолен, перелетавшую с башни на башню, они не замечали, и она даже могла не стараться вести себя бесшумно, настолько сильно завывал ветер.
Наконец Гвендолен ступила на карниз, сложила крылья и поползла, выворачивая носки и цепляясь пальцами за камень стены. Она не вспоминала ту сводящую с ума весну в Тарре, когда каждый вечер проводила на крышах, задыхаясь от любви и неясной надежды, тоскуя и ведя длинные мысленные разговоры с предметом своей страсти. Она просто упорно и сосредоточенно двигалась вперед, прикусив губу от стремления тщательно выверять каждое движение.
Все окна на верхних этажах, выходящих к стене со стороны Нижнего города, были темными, но Гвендолен перемещалась уверенно, видимо, зная, куда направляется. Добравшись до крайнего окна, она наполовину развернула крылья, балансиря на узком карнизе, и снятым с шеи кинжалом попыталась поддеть засов на ставнях. Это удалось только с двадцатой попытки, но все же получилось, и она соскользнула с подоконника вниз, в комнату. Там было темно настолько, как может быть в ненастную ночь, когда не горят свечи, и камин погашен — да в заброшенных комнатах бокового флигеля даже очаг не потрудились сложить. Но Гвендолен отсутствие света ничуть не мешало. Она прекрасно видела развернутое к двери кресло и фигуру человека, откинувшего голову на его спинку. Она двинулась к нему, мягко ступая по каменному полу, и глаза ее, как раньше, светились в темноте.
Видимо, человек в кресле не раз наблюдал эту картину раньше, поскольку не испугался несколько жутковатого зрелища. Напротив, на его губах, совсем пересохших и потрескавших, проступило какое-то подобие улыбки.
— Вот странно, Гвендолен… а мне казалось, что я не сплю… да, я тебя часто вижу во сне последнее время, но в несколько других ситуациях, и всегда без одежды. Ты уж прости меня, хорошо? А сейчас ты такая серьезная… значит, это непростой сон. Ты хочешь меня о чем-то предупредить, Гвендолен? Это будет завтра?
Гвендолен не стала заводить пространных даилогов — времени все-таки было немного, а в своих способностях вскрывать замки кандалов она была совсем не уверена. Она быстро пробежалась пальцами по всем цепям, и решила начать с ножных браслетов — они были склепаны более грубо, из толстого железа, и их явно придется пилить
— Где справедливость? — бормотала она, стискивая рукоятку кинжала. — Почему все полезные умения достались Луйгу, которому они ни к чему?. Он бы только пальцем ткнул, и все цепи попадали.
Баллантайн посмотрел на возившуюся у его ног Гвендолен сверху вниз, и брови его стали медленно сдвигаться.
— Это как-то все слишком явно. Даже запах от твоих волос, как раньше. Что же получается — я все-таки сошел с ума? Мой страх все-таки одолел меня? Я малодушный человек, Гвендолен, сокровище мое, и так хорошо, что на самом деле тебя здесь нет, и ты этого не видишь. Ты знаешь, о чем я себя спрашивал все это время, пока сидел здесь? А это долго, бесконечно долго, так долго…
Гвендолен снова не ответила — она скребла кинжалом по железу. Один раз клинок сорвался, и она попала себе по ногтю, поэтому отвлекаться не следовало.
— Я думал… если бы я действительно что-то знал из того, что им нужно… о Чаше и о силе, которая открыта вам троим… сказал ли бы я им об этом? И что бы ты обо мне подумала, если бы я им все рассказал? И было бы мне тогда важно… то, что ты подумала? От этого всего в самом деле можно потерять рассудок. Гвендолен… Может, хоть теперь мне будет спокойнее… меня перестанут мучить эти мысли.
— Я подумала бы. — Гвендолен наконец перепилила звено цепи и локтем отвела назад волосы, липнущие ко лбу, — что я напрасно не кинула кинжалом в достославного предводителя Ноккура, когда он неосторожно болтался в пределах досягаемости. Это была бы моя единственная мысль. Но зато очень здравая, на редкость.
Она хотела зашвырнуть снятые цепи в угол, но, подумав, аккуратно положила их на пол рядом с собой и принялась за кандалы на руках Баллантайна. Все-таки лишний шум производить не стоило, хотя стражники в коридоре должны были видеть блаженные сны, прижимаясь щекой к принесенной им после обеда бутыли с вином.
— Ты всегда была чересчур снисходительна ко мне, Гвендолен. Я этого не заслуживал… и к тебе должен был по-другому относиться… Ты… на самом деле для меня была единственной радостью… пониманием того, что я живу не зря.
— Все это было зря, — Гвендолен упорно ковыряла кончиком кинжала в замке кандалов. — И кончилось ничем.
Эбер ре Баллантайн медленно покачал головой. Хорошо, что Гвендолен, сдувающая с лица непокорные пряди волос и погруженная в борьбу с упрямым железом, не поднимала глаз от своих занятий. Иначе она бы отвлеклась надолго — лицо Эбера стало таким же, как в тот день, когда он со сверкающими глазами говорил о торговой концессии с Валленой, а она, стоя за его креслом, видела в зеркале напротив человека, ничуть не похожего на других — за которым сразу хотелось пойти.
— Никогда в жизни… что бы ни случилось со мной, Гвендолен, я не буду так думать И тебе не позволю. Да, мы сделали много ошибок. Может быть, больше, чем разрешено людям. Да, в мире по-прежнему все идет неправильно. Но он уже никогда не будет таким, как раньше. Мы изменили мир, понимаешь? Смогли бы мы это сделать, если бы между нами этого не было? Если бы ты меня не любила? И если бы я…