— Не вернетесь в Круахан? Почему?
— Круахан безнадежен, — отрезал Логан. — Чаше здесь не место.
— А разве есть для нее подходящее место где-нибудь в мире? Люди везде одинаковы
— Эбрийский султан бессмысленно жесток и часто сочиняет глупые законы, но он уверен, что это право даровано ему небесами. Любой мелкий барон в Айне идет войной на соседа, как только удается нанять лишнего солдата, но он считает, что это право его рождения. Валленские протекторы засылают друг другу шпионов и чаши с ядом, но они убеждены, что это право того, кто умнее и хитрее. В Круахане же истинная власть и золото в руках людей, которые имеют право на все только оттого, что следят за каждым шагом других. Вы чувствуете разницу?
— На мой взгляд, — из всех отозвался один Кехтан, — все они достойны равной степени симпатии.
— Нет, вы подумайте, — не унимался Логан, — первые всего лишь считают себя лучше других. А вторые даже не заботятся об этом. Они выше, потому что они вездесущи. Они заменяют собой небесные силы. Они — Провидение.
— На вашем месте, Логан, — несколько обеспокоено заметил Нуада, — я бы сейчас немедленно вышел из дверей и не останавливался бы на дороге, пока не достиг гавани. И там бы тоже не задерживался, пока не поднялся бы на борт самого быстроходного корабля, отплывающего немедленно. Ведь если вдруг вас кто-то случайно подслушивал…
При этих словах Дагадд радостно захохотал.
— Если! Малыш, он так и не воткнулся! Ну и сплющенные у тебя приятели, меня прямо всего переломало!
Гвендолен отпрянула от стены, так гулко смех Дагадда пошел гулять по трубе воздуховода.
Внизу тем временем происходило следующее: наблюдая за уставленным в потолок толстым пальцем Дагадда, глаза Логана сузились до предела и приобрели изумрудный цвет, напоминающий оттенок змеиной чешуи. В голосе его также проскользнуло легкое шипение, когда он вкрадчиво спросил:
— У вас на чердаке соглядатаи, Кэссельранд?
— У меня с собой охранная грамота от султаната, — торопливо, но без лишней уверенности пробормотал Нуада, пытаясь расстегнуть крючки на камзоле с левой стороны.
Кехтан только грустно развел руками. Под взглядом Логана железные петли на дверях вышли из пазов, намертво ее заклинив. Со стуком захлопнулись ставни на окнах.
Кэссельранд покачал головой, и вместо страха на его лице отразилась глубокая печаль.
— Не хотел я, чтобы вы знали… Думал, что если главного в своей жизни лишился, то пусть хоть остальные нормальным меня считают… — непонятно сказал он. — Не тратьте силы, мальчик. Моя мансарда действительно не пустует, но не на пользу службе Провидения. Скорее, наверно, наоборот. Пойдемте, я вас познакомлю.
Некоторое время им пришлось повозиться с дверью, обдирая ногти и пальцы о железные скобы. Логан смотрел на дело своих рук несколько растерянно. Наконец Дагадд, отстранив всех, бухнул плечом в створку, и дверь повисла на одной петле.
На ступенях мансардной лестницы сидела Гвендолен, положив подбородок на скрещенные пальцы, и задумчиво разглядывала собравшихся. Крылья она скромно сложила по бокам, но даже в темноте передней они светились приглушенным медным светом.
Выдохнули и невольно отшатнулись лишь Нуада и Кехтан. Логан приподнял брови, а Дагадд ухмыльнулся и подмигнул ей по очереди обоими глазами.
— Это Гвендолен Антарей, — хмуро представил ее Кэс. — Не самая прекрасная, не самая талантливая и не самая мудрая, но наверняка самая несносная представительница нашего народа.
— В точности перенявшая все эти качества от своего старшего друга и воспитателя, — быстро парировала Гвендолен. — Правда, пока я слушала вашу беседу, достопочтенные сьеры, я убедилась, что по части недостатка ума мне до Кэса еще далеко.
— Вы сказали — вашего народа? — Нуада был человеком ученым, далеким от предрассудков простолюдинов, но постарался незаметно сделать несколько шагов назад. — Разве вы из…
— Был, — коротко и мрачно ответил Кэссельранд. — И каждый, кто вздумает меня расспрашивать, увидит эту дверь с другой стороны, хотя на улице темно, и идет дождь.
— Я готов поехать с вами, Логан, — поспешно произнес Нуада. Кехтан, будучи врачевателем, а значит не столько терпимым, сколько хладнокровным, спокойно кивнул:
— Если почтенный Кэссельранд не передумал нам помогать, я останусь.
— В помощи сьера Кэссельранда я убежден, — Логан слегка нахмурился, и на его лицо вернулось обычное холодно-вежливое выражение. — А вот вас, Гвендолен из рода Антарей… видимо напрасно уговаривать, чтобы вы молчали о том, что пришлось услышать?
— Послушай, Луйг, — Гвен покусывала губы, словно не замечая его чрезмерно официального обращения., - вот ты считаешь, что Круахан хуже всех остальных стран… Но почему-то вы собираетесь в плавание на таррских кораблях.
Логан усмехнулся, не разжимая губ.
— Разве такая досадная мелочь может нас остановить?
— А что, мы там вчера потерлись на флагмане — есть чем похлюпать, — степенно сообщил Дагадд, и его глаза с удовольствием зажмурились. — И чего погрызть тоже.
Гвендолен открыла глаза и рывком села на мятой постели. Ночь едва достигла середины, луна висела высоко в небе, нацелив на крыши острые перевернутые рога. Но Гвен не тянуло летать. Она села на подоконник, подтянув колени к подбородку по старой привычке. Вроде бы все не так и плохо, ее мечта по крайней мере исполнилась. Или она совсем не об этом мечтала? Почему она так внезапно проснулась среди ночи? Откуда эта глухая тоска, что давит на сердце?
"О Эштарра, смилуйся надо мной, неужели я его навсегда потеряла? — ясно произнес чей-то голос в ее голове, и только потом она сообразила, что ее губы шевелятся. — Я не могу, я без него погибну".
Она оглянулась назад в комнату, на разобранную постель, и опустила лицо в колени. Теперь ей было что вспоминать — но воспоминания мало успокаивали.
Они сняли комнату в какой-то отдаленной гостинице, еще более убогой, чем та, под крышей которой Гвендолен прожила все это время. И то договариваться и расплачиваться пришлось ей. Лицо таррского вице-губернатора, молча ждавшего ее отвернувшись и надвинув шляпу на глаза, очень хорошо знали многие. В самом деле, расхаживая по переулкам среди народа, он вряд ли мог представить себе, что будет торопливо подниматься по скрипучей лестнице, держа за руку девушку в толстом плаще до пят, на которую многие подозрительно оглядываются.
На улице продолжался нескончаемый дождь, сырость насквозь пропитала камзол и сапоги, и кончики пальцев были ледяными. В комнате к стене была придвинута грубо сколоченная кровать, у другой стены — расколотый умывальник. Больше ничего — да в общем тем парочкам, что поднимались сюда одна за другой, больше ничего было и не нужно. Гвендолен распутала завязки плаща, поискала глазами, куда его повесить, и в конце концов бросила на пол. В своем купленном впопыхах платье, серебристом с синеватым отливом и глубокими разрезами по подолу она смотрелась совеем странно на фоне стен, заляпанных пятнами непонятного происхождения, и перекошенных ставень. Но на несколько измученном лице Баллантайна медленно возник отсвет улыбки.
— Ты сердишься на меня, Гвендолен?
— За что? — искренне поразилась она.
Они так и стояли напротив друг друга посередине комнаты. Сесть было некуда, разве что сразу на постель.
— Не так все должно было быть, и не сюда я должен был тебя привести. Но в любом другом месте меня сразу узнают. Да и здесь в общем-то тоже могут. Я говорил тебе, что хочу встряхнуться, куда-то поехать, делать что-то новое… На самом деле мне уже поздно менять что-то в своей жизни, Гвендолен.
— Я понимаю, — прошептала она, лишь бы что-то сказать, особенно не вдумываясь. То ли от мокрого плаща, то ли почему-то еще, она с трудом сдерживала дрожь
— Ты просто мой подарок в этой жизни. Неожиданный и, видимо, последний. Сколько тебе лет?
— Двадцать т-три, — пробормотала Гвен, слегка запинаясь, потому что губы не особенно хотели шевелиться. — А вам… тебе?