Эльмантар пожал плечами, громко фыркнул, но вслух возражать не стал.
— Сила эта не моя, — Эбер устало провел рукой по глазам. — И я до конца не уверен в том, что она есть.
— Нашей уверенности и слов Аллария достаточно, — взмахнул рукой Хаэда. — Позвольте первым приветствовать вас, высокий наместник Провидения в Эбре!
Наконец и Эбер поднялся на ноги. С его лица постепенно исчезло отсутствующее выражение, которое Гвендолен часто замечала с тех пор, как они сошли на эбрийский берег — теперь он выглядел сумрачно, но сосредоточенно.
— По-моему, я еще не давал своего согласия.
— Но вам же самому этого хочется, разве нет?
— Я не буду скрывать, — Баллантайн говорил медленно, словно сам себе задавал вопросы и на них отвечал. — Я думал о том, что проще всего изменить жизнь людей, когда судьба поставила тебя над ними. Думал — я знаю, как поступать, чтобы справедливости вокруг стало больше. Считал себя не менее достойным, чем те правители, с которыми мне приходилось встречаться. Ждал, как однажды мне предложат нечто подобное, что вы делаете сейчас. Но я еще раз повторяю — у меня самого нет никакой силы. Если мои друзья пойдут со мной…
— Да нам вообще-то облизать, — заявил Дагадд. — Тем более если эти нюхачи с рогами сольются с дороги, то вообще в самую бочку.
Логан ничего не добавил, потому что так и не смог отвести горящих глаз от Аллария, только что сказавшего вслух об его безумной мечте. Гвендолен тоже промолчала — во-первых, понимала, что от нее никто ничего не ждет, во-вторых, была занята тем, что пересчитывала разложенные перед собой кинжалы, аккуратно пробуя пальцем их острие. В принципе, она была готова отправляться в путь в любой момент и куда угодно, лишь бы следом за человеком с осунувшимся лицом и пепельными волосами.
Алларий наблюдал за ними, облокотившись на перила. Как всегда, Гвендолен не могла разгадать истинный смысл выражения его лица — он опять кого-то представлял. Только кого на этот раз? Хитрого заговорщика, чей замысел близок к завершению? Или печального мудреца, который знает все о тайнах мира, но никого не хочет расстраивать?.
— Рад я тому, что сумели найти вы свое назначенье. Радуюсь также, что кончатся вечные ссоры и распри, что в моем доме плетущие заговор люди творили. Бедным себя я назвать не могу, но мои погреба опустели.
— Ты обещал нам рассказать… — Логан не трогался с места, и глаза его светились мягким зеленым светом. Гвендолен он внезапно показался очень красивым, хотя обычно слишком правильные и холодные черты лица ее спутника вызывали у нее смутную неуверенность в его земном происхождении, и только. Теперь же они были совсем человеческими — наверно, из-за напряженного ожидания и детского восторга.
— Ежели сьер Баллантайн утвердился в решенье.
— Нет, — голос Эбера прозвучал хрипло. — Я должен… поговорить со всеми вашими. Я… обещаю, что к утру все будет решено.
— Утро — достойное время для важных в судьбе переломов, — торжественно наклонил голову Алларий. — Вынужден вас ненадолго покинуть — к воротам моим скоро гости прибудут, следует им оказать надлежащий почет и вниманье. — Он величаво сошел по ступенькам, выполнив перед Гвендолен какой-то немыслимый пируэт. — Следуй за мной, перекинуться словом с пришедшими будет полезно.
— Какие гости? Дом же окружен! — недоуменный вопль Хаэды.
— Эбер, я вас умоляю, я до утра не дотяну! — это голос Логана.
— Очень разумно, брать дворец приступом — это вам не дыни трескать на коврах у Аллария, — довольная интонация Эльмантара. — Кстати, Баллантайн, пара моих ребят вполне может взять на себя отвлекающие маневры, вроде взрыва пороха или броска отравленного кинжала. Вы уже прикинули, кто у вас будет военным министром?
Алларий скрылся за дверью, ведущей во внутренний двор, и только тогда все стоящие на лестнице услышали три равномерных удара. В отличие от Гарана, нынешние гости колотили в дверь не ногами, но дверным молотком тоже предпочитали не пользоваться.
Вначале Гвендолен думала исключительно о том, что Алларий отправился встречать неизвестных гостей задолго до того, как они изволили известить о своем прибытии. Затем, когда стук повторился, она вскинула подбородок и, не оглядываясь, отправилась ко входу проверять, верна ли ее вторая мысль.
— Это хорошо, что ты пока невредима, скальд конунга. И хорошо, что мы тебя нашли.
Их пришло двое — ее старый соперник в поэтическом искусстве Улли и предводитель дружины — Лейвхар, а может, все-таки Харлейв. Они, не скрываясь, нацепили кольчужные рубашки, что само по себе было подвигом в эбрийскую погоду, и оба опирались на тяжелые секиры. Чем же еще уважающий себя вандерский воин будет стучать в ворота чужого дома?
— Я тоже рада, что вас вижу, — сказала Гвендолен неожиданно искренне. Она вдруг поняла, что скучает по времени на корабле, по их постоянным перебранкам, по двенадцати парам сощуренных светло-голубых глаз, неотрывно следящих за ее полетом в небе. — Я почти закончила новую хвалебную песнь для Данстейна. Вы передадите ему?
— Конунг выбрал себе достойного скальда, — важно кивнул Улли. — Несмотря на то, что у него уже был такой прекрасный повелитель слов, как я. Ты ведь знаешь, что этот дом окружили люди, что хотят тебе зла, скадьд конунга? Они ждут, пока вы ослабнете без воды и пищи, а потом пойдут на приступ. Мы сами это слышали.
— Это будет позорным деянием, — пожала плечами Гвендолен, — и все его запомнят.
Улли и Лейвхар переглянулись.
— Достойно удивления, что ты родилась не на Песчаном берегу, — сказал наконец предводитель дружины. — Ты говоришь как одна из нас.
Гвендолен тихо вздохнула про себя. Ей тоже стало жаль, что она не могла появиться на свет в Вандере, с детства носить за поясом тяжелую секиру, звать корабль "скакуном моря" и проводить на его спине шесть дней из семи. Водить за собой такую же дружину с выгоревшими на солнце волосами, преданную ей до конца мира. Правда, это уже была бы не Гвендолен Антарей, но может, и к лучшему?
— Люди запомнят и другое, — произнесла она вслух, слегка нахмурившись. — Что дружина конунга Данстейна была рядом и не притронулась к мечам, чтобы помочь своему скальду.
— Ты ошибаешься, скальд конунга. Мы хотим помочь тебе.
— Только мне, но не моим друзьям. А значит, я вашу помощь принять не могу.
— Скажи ей, Улли, — пробормотал Лейвхар, опуская глаза.
— Все наши жизни в руках Длинноволосого, — торжественно и чуть нараспев заявил Улли. — Но ваши он уже выпустил из ладоней. Маленький человек, что торгует дурной травой, договорился с правителем этой страны, что он выведает у вас важную тайну, а потом убьет. Только поэтому воины правителя не пришли вас схватить. Но они стерегут неподалеку. Ни один корабль в порту вас не примет. Вам никогда отсюда не уехать — только в ту страну, где не тает лед.
— Тогда зачем воины Данстейна понапрасну тратят время на разговоры со мной?
— Мне всегда почетно поговорить с тобой, скальд конунга. Но мы пришли не только за этим. Вы можете бежать не за море, а наоборот.
— Наоборот — это как? — Гвендолен слегка растерялась.
— На юге, где это ужасное солнце никогда не заходит, возле озер растут деревья с большими красными цветами. Там селятся люди, что называют себя свободными и не подчиняются правителю этой страны. А он придет их покорять еще очень не скоро. У него слишком много своих трещин на щите. Мы дали караванщикам три меча и булаву, и они согласились отвезти вас к тем людям. Конечно, вы никогда не вернетесь, но это лучше, чем смерть. Длинноволосый сказал — пока ты жив, ты этим посрамляешь своего врага.
— Должно быть… — пробормотала Гвендолен без особой уверенности.
Почему-то в первую очередь она живо представила Эбера, с выгоревшими на солнце волосами и глазами, совсем светлыми на фоне загара, прислонившегося к стволу дерева, и себя саму, выходящей из какой-то плетеной хижины, с деревянной миской, полной бледно-желтых плодов. Картина была настолько яркой, что вселяла абсолютную уверенность в своей реальности. Гвендолен встряхнула головой, так и не определившись, нравится ли ей увиденное.