— Инголье, сын Радвальда, просит тебя, госпожа, угостить его медом из своих рук.
Она отшатнулась от девушки, не веря ушам. И что ему от нее надо? Невольно перевела взгляд на воина, но тот смотрел совсем в другую сторону, будто ни о чем не просил и не ждал согласия.
Рабыня всунула в руки Асвейг холодный кувшин и тут же пропала из виду. Она беспомощно глянула на Уну, но та лишь услышала, что ей передали, но не знала о предостережении Рунвид, а потому строго вздернула брови — иди, мол. Пришлось вставать и, еле передвигая отяжелевшие вдруг ноги, проталкиваться к столу гостей. Тогда-то Инголье и взглянул на нее — кажется, даже удивился. Но отказывать, пусть и незаконному сыну конунга, невежливо. Будут потом на нее всем городом коситься, что обидела человека, который ничего плохого ей не сделал.
Она подошла и встала рядом, сжимая кувшин пальцами.
— Здравствуй, — воин положил ладонь на свободное место рядом с собой. — Присядешь? Или страшно разговаривать с волком?
— Здравствуй. Ты уж не обижайся на то, что Борга тогда болтала, — Асвейг налила в подставленный рог блеснувшего золотом в свете очага меда.
Знать, никто нынче не будет ворчать, что конунг плохо угощал гостей. Уж сколько выпито и съедено! Как бы у некоторых теперь силы в ногах хватило до дома добраться. А вот Инголье захмелевшим вовсе не выглядел, будто этот рог был сегодня у него первым.
Когда лить стало уже некуда, как и тянуть время, Асвейг так и не придумала, что делать. Садиться рядом с ним, как и вести какие-то разговоры — судьбу пытать лишний раз. А отказывать вот так, ни с того, ни с сего — обидеть зря.
— А что? — вдруг по-молодецки запальчиво гаркнул конунг Радвальд, и все вокруг притихли. — Раз мы с тобой, Фадир, такое дело задумали, не скрепить ли нам дружбу? Чтобы уж никто не сомневался в нашем с тобой уговоре.
Железное Копье перевел взгляд с жены, которой только что улыбался, на гостя. Глаза его сверкнули интересом.
— Я никогда не против. Как ты хочешь это сделать?
Конунг взглянул на Диссельв так пристально, что та зарделась и взяла мать за руку, уже догадываясь, видно, о чем сейчас разговор пойдет.
— А отдай-ка свою дочь, прекрасную Диссельв, за моего сына, — Радвальд самодовольно усмехнулся.
Фадир ничуть не удивился такому предложению. Возможно, он даже и подумывал заранее, что так случится.
— Я с радостью отдам дочь за любого из твоих достойных сыновей. Но знаю еще, что некоторые из них уже женаты. Кого же ты предлагаешь ей в мужья?
— Ингольва, — конунг не повел и бровью.
Только сам жених такого поворота, похоже, никак не ожидал. Его челюсть заметно отвисла, он со злым недоумением посмотрел на отца, а после на Ясноокую, которая, кажется, была близка к обмороку. Она побледнела и вцепилась в локоть матери так, что та невольно попыталась высвободиться, морщась от боли.
Фадир не потерял невозмутимости, лишь улыбнулся, но в линии его губ явно читалась твердость, которую он собирался проявить.
— Значит ли это, что ты сейчас признаешь Ингольва своим сыном прилюдно? Или оговорился? Раз его родила рабыня, то и он без твоего слова почти раб. Как я могу отдать за него свою единственную дочь? — в его голосе с каждым словом все явственнее звенел лед. — Руки Диссельв добиваются лучшие воины моего хирда****. И сыновья ярлов. Назови любого другого своего сына, и я всерьез обдумаю твое предложение, Радвальд.
Но неизвестно, что заговорило в крови конунга больше: выпитый мед или врожденное упрямство. Он сощурил глаза и сжал лежащую на столе ладонь в кулак.
— Любая собака знает, что Инголье — мой сын. Но раз тебе надо, чтобы я сказал об этом прилюдно, то изволь. Да, я признаю его своим сыном, и пусть все эти люди будут тому свидетелями. Только это служило помехой для твоего согласия, Фадир?
Железное Копье покачал головой и в этот раз еще пристальнее и дольше посмотрел на Ингольва. Тот потемнел лицом, но пока не стал вмешиваться в разговор вождей, хоть ему, верно, было, что сказать. Асвейг и хотела бы уйти, но в доме воцарилась такая неподвижность, что ей и шаг было сделать неловко.
— Со всем уважением к тебе, Радвальд, — вновь заговорил Фадир, уже теряя терпение. — Как бы ни был хорош твой охранитель, а я не хотел бы, чтобы в чертах моих внуков проявлялись следы рабской крови…
Радвальд встал, Ингольв попытался его удержать, но было, похоже, поздно. — Аты все не унимаешься. Оскорбляя моего сына, ты оскорбляешь меня, Фадир.
— Я только лишь говорю, что думаю, — хозяин поднялся ему навстречу. — И для своей Диссельв я хочу иной участи, чем стать женой того, о ком ходят весьма паршивые слухи. О том, например, что он убийца!