— Пять лет назад мы послали отряд на вершину Эвереста, — говорил Хендл. — Мы ничего не узнали. И за пять лет до этого, и еще за пять лет… всякий раз, когда появляется новое Солнце, когда достаточно тепло для того, чтобы отряд имел возможность подняться по склону. Мы посылаем отряд наверх. Это — трудная и рискованная работа. Мы поручаем ее новичкам, Тропайл. Таким, как ты.
Вот оно. Ему предлагали атаковать Пирамиду.
Тропайл колебался, осторожно взвешивая, стараясь уловить скрытую суть этих переговоров. Волк против Волка. Было трудно. Где-то должна быть выгода.
— Выгода есть, — громко произнес Хендл.
Тропайл подскочил, но потом вспомнил: Волк против Волка. Хендл продолжал:
— То, чего мы добиваемся в первую очередь, — это жизнь. Ты понимаешь, что добиться этого сейчас невозможно. Мы не хотим, чтобы Овцы совались в наши дела. И во-вторых, есть большая надежда поживиться. — Он смотрел на Тропайла глазами мечтателя. — Знаешь, мы ведь не посылаем отряды просто так. Мы хотим кое-что получить взамен. Это кое-что — Земля.
— Земля? — Это попахивало безумием, но Хендл не был безумцем.
— Настанет день, Тропайл, когда мы поднимемся против них; Овцы не в счет. Волки против Пирамид, и Пирамиды потерпят поражение. И тогда…
От этого стыла кровь. Этот человек предлагал бороться, и с кем?! С неуязвимыми, подобными богам Пирамидами!
Он горел, и этот жар был заразителен. Тропайл почувствовал, как его кровь начинает пульсировать. Хендл не закончил фразы, но этого и не требовалось. Было ясно, что… «и тогда мир вернется к тому состоянию, в котором он был, когда впервые появилась блуждающая планета. А потом мы узнаем, как доставить эту старую планету назад, в ее Солнечную систему. И будет покончено с пятилетними периодами холода и голода. А потом… потом мир будет стоить того, чтобы жить в нем. И Волки будут им управлять».
— О, Боже, Хендл! — закричал Глен Тропайл. — Я верю, что так будет!
Хендл просто улыбнулся и кивнул.
— Я пойду на это! — торопливо продолжал Тропайл. — Давай посмотрим. Каждая новая экспедиция на Эверест пробует против Пирамиды какое-нибудь новое оружие, так? О'кей. Мы знаем, что водородная бомба не окажет действия. Думаю, что, если это верно, тогда и никакой химический взрыв не повредит ей. А как кислоты? Сверхнизкие звуковые колебания? А, ну я не знаю, какое-нибудь бактериологическое оружие? Мне, я думаю, захочется поговорить с теми, кто был в предыдущей экспедиции, прямо сейчас…
Он остановился на полуслове. Улыбка, застывшая на лице Хендла, не нравилась Тропайлу, да и голос звучал уж слишком тепло.
— Я достану тебе все копии их радиодонесений, Тропайл.
Тропайл изучающе рассматривал его минуту. Когда он заговорил, его голос был вполне спокоен.
— Что означает, как я понимаю, — сказал он, — что никто из этих людей не вернулся живым, так? Но вы сказали, что сами видели Пирамиду.
— Да, видел! — ответил Хендл и добавил, запинаясь: — Через телескоп из лагеря, разбитого в пяти тысячах футов.
— Понятно, — мягко промолвил Тропайл. Затем он засмеялся.
Какая, в самом деле, разница? Если вся эта затея была действительно глупостью, она, по крайней мере, что-то новое, над чем стоит подумать. Вполне возможно, ее перспективы несбыточны. Но они могут оказаться и реальными. Или, может быть, можно отыскать нечто реальное среди всех призрачных надежд и самообманов. Глен Тропайл был Волком. Он сделает все возможное и найдет способ получить выгоду в любых обстоятельствах. Если не удастся одно, он попробует другое. Это новое стоило испытать.
Кроме того, это было единственное дело в городе.
Тропайл улыбнулся Хендлу.
— Можешь убрать ружье, дружище. Ты уговорил меня.
7
Вновь начался год, год, который по календарю длится тысячу восемьсот двадцать пять дней, сорок три тысячи восемьсот часов. Сначала наступили примерно семьдесят дней весны, в течение которых обновленное Солнце заливало теплом льды, и океаны, и камни, а они с жадностью поглощали его. Льды плавились, океаны нагревались, а камни, наконец, становились приятно теплыми на ощупь, а не ледяными.
Весна привела в волнение десять миллионов граждан — они снова выжили. — Фермеры снова копались в земле, угольщики торжественно запечатали свои печи и временно занялись плотничным делом или ремонтом дорог, а полторы тысячи приверженцев Культа Льда из всей Северной Америки начали паломничество на Ниагару, посмотреть, как вскрывается река.
Затем наступало лето, долгое и знойное. Растения быстро созревали, и фермеры быстро готовили землю для новых посадок и вновь собирали урожай, а потом, уже в последний раз, сажали снова. Прибрежные города, как обычно, затоплялись разливающимися потоками воды с полярных шапок, доставляя утонченное удовольствие тем, кто любил Погружения в Воду. Отличный год, говорили они друг другу, виноградный год — плоская вершина Здания-Стрелы исчезла в пламени заката.
И всю весну и лето Глен Тропайл учился быть Волком.
Путь лежал, как он, к своему неудовольствию, обнаружил, через детский сад городка-колонии. Это было не то, чего он ожидал, но имело то преимущество, что пока его подопечные учились, он учился тоже.
Идя на шаг впереди трехлеток, он узнал, что «волки» отнюдь не грабители «овец», между ними существовали гораздо более сложные экологические отношения. Повсюду среди Овец жили Волки, они были закваской, ферментом этого общества.
Примитивно просто воспитатель объяснял:
— Сыновья Волка хорошо соображают, когда дело касается чисел и денег. Как и вы, ваши друзья играют на деньги, как только начинают говорить, и вы умеете подсчитать проценты и сложные проценты, когда захотите. Многие этого не могут.
Верно, подумал про себя Тропайл, читая вслух малышам. Именно так с ним и было.
— Овцы боятся Сыновей Волка. Те из нас, кто живет среди них, подвергаются постоянной опасности; его могут обнаружить и убить. Хотя обычно Волк может защититься от любого количества Овец.
Снова верно.
— Одно из самых опасных поручений, которое может получить Волк, — это жить среди Овец. Но это очень важно. Без нас они бы погибли — от застоя, разложения, в конце концов от голода.
Дальнейших разъяснений не требовалось. Овцы не могли починить даже свои заборы.
Проза была до жути проста. А дети были до жути — он споткнулся, подыскивая слово, но ему все-таки удалось придумать его — конкурентоспособны. Он обнаружил, что словесные табу продолжали довлеть даже после того, как он преодолел табу в поведении.
Это несколько угнетало: в том возрасте, когда будущие Граждане учили бы Правила Поведения для Малышей, эти дети учились драться. Вечный спор о том, кто будет Биг Билл Зекендорф в странной игре, которая называлась «Зекендорф и Хилтон», иногда заканчивался разбитыми носами.
И никто — совсем никто — не размышлял о Взаимосвязи.
Тропайла предупредили, чтобы и он этого не делал. Хендл мрачно сказал:
— Мы не понимаем этого. А то, чего мы не понимаем, нам не нравится. Мы подозрительные животные, Тропайл. Когда дети немного подрастают, мы достаточно тренируем их для того, чтобы они могли один раз погрузиться в Медитацию и прочувствовать, что это такое, — или, по меньшей мере, притвориться. Если им придется жить среди Граждан, этого им хватит. Но большего мы не разрешаем.
«Не разрешаем?» Почему-то это слово раздражало; почему-то его надпочечники начали сокращаться.
— Не разрешаем! У нас есть некоторые подозрения, а наверняка мы знаем, что иногда во время Медитации люди исчезают. В разговорах Овец о Перемещении достаточно правды. Мы не хотим исчезать. Не погружайся в Медитацию, Тропайл. Слышишь?
Но позднее он вынужден был поспорить по этому вопросу. Он выбрал минуту, когда Хендл был не занят, вернее, не занят настолько, насколько было возможно для этого человека. Все взрослое население колонии было на площадке, которую они использовали как учебный плац; когда-то это было «футбольное поле», как сказал Хендл. Они занимались строевой подготовкой, которая проводилась регулярно два раза в неделю; лишь небольшая плата за то, что живешь среди свободных и прогрессивных Волков, а не скучных, теплокровных Овец. Тропайл очень запыхался, но бросился на землю рядом с Хендлом, затаил дыхание и проговорил: