Ближайший из смотревших закричал и отпрыгнул назад.
Затем инструмент и его вращающийся держатель исчезли. Наступила долгая пауза. Один из вспотевших от страха людей — это был русский из Киева — отважился заглянуть в отверстие, но там ничего не было видно, только темнота и удаляющийся звук сверла.
Несколько минут спустя из дыры появилась верхушка черного конуса и заговорила:
— Внимание! Говорить с вами таким образом очень трудно. Вас доставили сюда с определенной целью. Впредь вы будете получать приказы по этой системе связи. Выполняйте приказы сразу и полностью. Достаточно ли у вас воды и пищи?
Голос заставил Галу Тропайл содрогнуться. Он не походил на человеческий. (Но что же такое знакомое в его интонациях?) Однако, коль он задал вопрос, он, вероятно, хотел получить ответ. Она отважилась:
— Да, достаточно, но пища очень однообразная. Нельзя ли добавлять время от времени разные приправы?
— Нет. Вы не поняли. Кормить вас очень трудно. Кроме того, хорошо, что вам скучно. Слушает ли ваш главный?
Хендл и Иннисон заговорили одновременно; они обменялись злыми быстрыми взглядами; Иннисон отступил.
— Я слушаю, — сказал Хендл.
— Вот правила общения с нами. Вы слышите гудение из громкоговорителя. Сейчас мы его остановим. — Слабое гудение прекратилось и началось снова. — Когда громкоговоритель гудит, можете считать, что он включен, и говорите в него. Когда он не гудит, считайте, что он выключен. Так как это всего лишь психологический прием и громкоговоритель никогда не выключается, проследите за тем, чтобы около него стояла охрана и никто не обращался к нам, когда мы этого не хотим.
— Я понял, — сказал Хендл, которому бы очень хотелось добавить что-нибудь иронически почтительное. Он был напуган. Голос не принадлежал человеку; он не шел из теплых, влажных легких, не мчался через вибрирующий хрящ, не резонировал в головных полостях, и мускулы губ и языка не участвовали в его создании. Голос представлял собой модулированный выходной электронный сигнал, искусную смесь десятка вибраций кристаллов. Он был так же холоден, как и кристалл. И на это он отваживался мечтать напасть! С ружьями, танком и вертолетом!
Громкоговоритель все еще слабо гудел. Несмотря на страх, это была возможность поговорить с Пирамидой, узнать у нее, что их ждет, что ждет всех людей. Насколько ему было известно, никому еще этого не удавалось. Он собрался что-то сказать, но женщина, вдова убитого африканца, оттолкнула его и закричала в черный конус:
— Почему вы убили моего мужа? Что он вам сделал такого, за что вы раздавили его?
— Мы не убивали твоего мужа, — ответил черный конус. — Это сделала Пирамида.
— А вы тогда кто же, черт побери? — заорал Хендл.
— Мы известны вам как Глен Тропайл, — ответил громкоговоритель, и гул прекратился. Никакие мольбы и проклятия не могли заставить его снова заговорить.
13
Ни один сицилиец или поляк на острове Эллис, ни один американский турист, запутавшийся в бюрократических хитросплетениях во французском отеле, никогда не чувствовал себя таким чужим в городе, каким чувствовал себя Глен Тропайл. Он ничего не знал. Или, выражаясь точнее, он знал то, чему научила его жизнь за несколько десятилетий как Гражданина и как Волка.
Но никакое из этих знаний нельзя было применить к его теперешнему существованию в качестве одной восьмой части Снежинки.
Тропайл, однако, был Волком. Он был почти как Пирамида в том, что он толкал до тех пор, пока что-либо не поддавалось, и делил до тех пор, пока не получались части, с которыми можно было управляться.
Например, прямо под рукой у него находилось то, что более или менее легко можно было использовать. В систему коммуникации, которая соединяла один лепесток Снежинки с остальными, было довольно легко проникнуть, что и было быстро сделано.
Тропайл и Алла Нарова разбудили женщину между ними, предчувствуя истерику. Но они ошиблись. Ею оказалась Мерседес ван Деллен из Стамбула, во время Перемещения ей было 28 часовых лет, она — мать двоих девочек, которые были крошками, когда она их покинула. Она вздохнула и предположила, что сейчас они, наверное, счастливы замужем. Ее заинтересовал и позабавил дисплей и быстро работающие с переключателем руки; она призналась, что любит заниматься делами и (небольшая ересь) у нее был бы десяток детей, если бы это разрешали. Они проникли в ее мозг. Он был спокоен; всегда спокоен. Все-таки есть такие люди! Она проникла в их мозг. Они были неистовыми и страстными. О Боже! Неужели они все затевают напрасно? А затем они втроем поплыли вместе; на сей раз все было более прозрачно и ровно.
Они разбудили женщину с темной кожей, которой тоже, как оказалось, за двадцать, чего нельзя было сказать, глядя на ее тело. Душа Ким Сеонг была душой ведьмы, которая видела, как приходят и уходят люди, которая обмывала трупы, зарабатывая на рис, и бормотала:
— Глупо, все глупо, но какой толк говорить? Никто вас не слушает.
Она привнесла в их общий мозг горечь и первую крупицу понимания беспредельности пространства и двух бесконечностей до и после, слишком огромных, чтобы их понять.
Они разбудили Корсо Навароне из Милана, худого молодого человека, который точно знал, ради чего все это. Он любил Аллу Нарову так, как не любил никогда раньше. Все пространство и время сговорилось, чтобы соединить их, он был ее душой, она — его пламенем; никто никогда не любил так, как они. Какое значение имело то, что хирургическое вмешательство не давало осуществить желание? Они были вместе, и этого было достаточно. О, Господи! Большего блаженства и не нужно, чтобы Корсо Навароне не погиб от наслаждения.
Они не могли поверить, что такой человек может быть, но им пришлось поверить, он существовал. Сначала он с негодованием отказался подчинить свою индивидуальность общему мозгу, но его убедили сделать это; как иначе он смог бы узнать лучше свою возлюбленную? Но, слившись с общим мозгом, он захотел стать его частью навсегда, однако его отговорили и от этого; разве разлука не делает сердце нежнее?
В их общее сознание он привнес огонь.
Старик, которого они разбудили, был некто Спирос Гульбенкян. Тропайл почувствовал смущение перед ним, когда утверждал, что он Волк. Спирос один был целой волчьей стаей, пол-Парижа работало на него и никогда не знало об этом. Его жизнь была невероятно насыщенной, происшествия заполняли ее, как детали часовой механизм, и с каждой минутой он узнавал что-нибудь новое, новый инструмент или оружие, и уже никогда не забывал. Он был сильно позабавлен; проснулся без страха и шока.
— Ага, я обманул смерть, — произнес он, довольный. — Единственное, на что я никогда не рассчитывал. Итак, что это за Общий Мозг, о котором вы мне рассказываете? Конечно, я не стану упрямиться. Я вам многим обязан!
Тропайл: Это власть — в чистом виде. Вы думаете быстрее, яснее, более глубоко, чем, как вы считали, возможно.
Алла Нарова: Это — быть собой больше, чем когда либо! Это чувствовать себя абсолютно живой.
Мерседес ван Деллен: Это очень приятно. Я не представляю, что мы делаем, когда мы так вместе, но в этом нет ничего плохого.
Ким Сеонг: Это не более глупо, чем все остальное.
Корсо Навароне: Глупая женщина, это блаженство.
Спирос Гульбенкян: Хм. Но стоит попробовать.
И они ценили его за уравновешенность, он предохранял их от ошибок. До него во время короткого заседания они сосчитали количество молекул во Вселенной, вместе с ним они сделали это снова и на сей раз правильно.
Он хотел знать только одно:
— Откуда поступают математические данные? Как я понимаю, среди нас нет математиков, а я не доверяю тому, что дается просто так, даром, никогда не доверял.
— Я думаю, данные поступали из внешнего мира, — сказал Тропайл. — Я думаю, что математика — это просто картина мира. Если у вас есть глаза и уши и достаточно ума, у вас есть и математические данные. У нас было достаточно ума. Я вижу, что у нас нет ботаника, если не учитывать Ким с ее Культом Лишайника.