И вот, в очередной раз сбегая от Иржича и его своры, бросилась в лес, через щель в частоколе, которую они часто использовали, дабы от взрослых убежать, в реке порезвиться. И плевать, что строго-настрого мне велено за пределы резервации не выходить, даже ежели все по грибы, ягоды ходили — мне и другим невестам в лес дорога была закрыта.
И я правда выполнять наказы старалась. Но больше не могла! Невмоготу стало, уж лучше в лесу кануть, нежели тут, среди своих, кто меня, как чужую ненавидел и гнобил.
Бежала, куда глаза глядели, запиналась, падала. Вскакивала, опять бежала — казалось подол за все ветки и кусты, как нарочно, цеплялся, а когда за сук на земле запнулась, ухнула в очередной раз, так дух из тела едва не выпорхнул.
Ухнула смачно, нога заболела жутко. Так и осталась я лежать, слезами жгучими давясь. От обиды горькой, досады тягучей. Уткнулась лицом в руку и ревела, покуда слезы не закончились.
Шмыгнула носом, огляделась…
Ба! Уж вечерело. Вокруг лес тёмный, тишина зыбучая и неизвестность пугающая.
Страх накатил, но выискивать дорогу до дому в полутьме, пути не ведая… показалось вверх глупостью. Глянула на дерево, может на него взобраться — там и ночь скоротать. Да к тому же сверху может, что и удастся увидать…
Только поднялась, морщась боли в лодыжке, как волчий рык заставил замереть. Сердце чуть из груди не выскочило. Я обернулась медленно, да обомлела пуще — из-за кустов дикой малины ко мне вышел волк огромный.
Волколак!
То поняла по масти серой, только черней немного обычных. И размером куда крупнее простого волка. Большой, крепкий. Не в поре матёрых особей, но уже близкий к тому!
Зверей в возрасте видала, хоть они у нас в резервации и нечастые гости, но год от года заглядывали, невест подращенных забирали, молодых смотрели. Аль прибегали, когда от врагов надобно было отбиться. Такие огромные, мощные, злобные.
А этот… знакомым показался. Смутно знакомым. Но у страха глаза велики, вот и таращилась на волколака, забывая дышать.
Отступила было испуганно, но в последний миг вспомнила: учили меня — ежели в лесу столкнёшься со Зверем лицом к лицу, не смей бежать — гибель неминуема будет. И в глаза не смотри — он это за вызов примет. А ежели примет — смерть неминуема!
Вот и застыла, а Зверь меня пылающим взором жёлтых глаз обжигал, шаг за шагом подступал, покуда впритык не остановился:
— Нечего тебе делать в лесу! — утробно прорычал.
Я, упорно глядя в землю, едва не завизжала от ужаса, запоздало осознав, что поняла сказанное, а ведь не обучена их языку. Да и звучал он, как будто вслух говорено и человеком, а не в голове мужским голосом.
Оскалился жутко волколак, у меня сердечко обмерло. Зажмурилась я сильно-сильно, уж гибель от клыков ожидая, да в следующий миг одна осталась. То поняла по прохладе на коже, кою совсем недавно точно огнём обжигало дыхание Зверя.
Даже не поверила счастью. Едва дыша, огляделась — нет волколака. Покрутилась на месте, хотела уж было бежать, а потом пришла мысль поздняя, да отчаянная — пусть съест!
— Эй! — осипло крик прозвучал. Прокашлялась и вновь голос подала: — Эй!
Но Зверь не показывался. Хотя нутром чуяла — недалеко был.
Эх, жаль сразу не додумалась. Лучше бы его разозлила, он на меня набросился, на том бы мои мучения закончились.
Взобралась на камень, мхом облюбленный, коленки подтянула к подбородку и стала ждать возвращения волколака.
Не знаю, с чего взяла, что вернётся, но сердце говорило — он рядом.
Притаился и ждал.
Рагнар
За мелкой долго следил. Она на камушке сидела, руками коленки обхватив, и жалко всхлипывала. А уже вечерело. Стало быть, домой не спешила, потому вышел:
— Домой ступай! — грозно рыкнул.
Девчонка глазищи распахнула, так дёрнулась от ужаса, что с валуна наземь и ухнула.
Я подступал всё ближе и ближе, мелкая точно рак пятилась, и когда я нагнал жертву — девчонка уже подпирала тонкий ствол плакучей берёзы. Вжалась в него от страха и не дышала вовсе. Застыла, таращась во все невероятно синие глаза, я недовольно ощерился:
— Я не повторю дважды!
Мелкая уже не ревела, но и от страха не отвечала, тогда я клацнул зубами:
— Правил не ведаешь?
— Знаю, — тихоньки пискнула мелкая.
— Или ты жить не желаешь?
— Не… желаю, — всхлипнула и зажмурилась, будто ждала, что я на неё тотчас наброшусь. Я даже опешил на миг. Не лгала. Как так? Любая тварь за жизнь цеплялась, а эта белобрысая дура… приготовилась умереть.
— Или, — мысль запоздало меня посетила, — ты желаешь, чтобы мы твоих присмотрщиков на куски порвали за то, что ты по лесу без их ведома шастаешь? — догадливо пророкотал.