Гонял много, наплевав, что плохо ей было, рвало и штормило с непривычки. Сам едва не подыхал от ужаса, что падёт девчонка и, обращаясь в Зверя, сама себя убьёт прежде, чем оборот случится. Но ни первого, ни второго не случилось.
Славка боролась, и под конец тренировки, хоть и бледная была точно полотно, но живая! И сердце её билось хоть и яростно, но чётко. Только человеческое — как и до сего.
День, второй, третий… Славушка безоговорочно выполняла мои указания. Не скулила, а ежели плакала то, молча, беззвучно, потому что я дал понять, хоть один звук, что мне не по нраву придётся, хоть одно выказание неудовольствия и каприза — я сделаю хвостом! Пусть подыхает под свояками!
Славка упрямо губы поджимала, с готовностью и упорностью выполняла, что наказывал. А получая увечья и царапины, не жаловалась, хотя видел, как ей тяжко давались мои задания, и сколько боли накопилось в немощном теле.
Но не жалел. Следил, а на грани её отчаяния и полнейшего изнеможения, уходил. И её домой отправлял. Никогда больше не звал на тренировку, но ждал. И мелкая приходила.
— Меня Славушка зовут, — обронила через несколько дней, прежде чем в сторону дома пойти. Она так вымоталась, что не шла, а ноги влачила, дышала тяжело и шумно. — Но все зовут Славкой, — понурила сильней голову, хотя не имя её огорчало, а моё безмолвие.
А я молча следил за тем, как уходит.
Это было необходимо — у меня давно свои тренировки шли, и прощание с мелкой — одна из них.
— Рагнар, — бросил в спину несколькими седмицами опосля, когда понял, что хочу услышать из её уст своё имя, а не просто «Волк», «Серый» или «Эй»!
Славка запнулась на ходу, уже почти скрывшись за елью пушистой. Выглянула робко, синющими глазами меня околдовывая:
— Раг… — запнулась и я помог:
— Рагнар, — вторил с рыком, ибо не любил дятлом быть. Одно и тоже не желал повторять. — Звать меня так, — секундой позже смилостивился, когда личико Славки озадачилось. — Но все зовут меня… Рагнар! — глупо прозвучало, и потому я деланно отвернулся, мол, уходить пора.
Месяц, второй, третий… полгода, год… Мы тренировались с редкими перерывами в несколько дней, когда я уж не мог Зверя своего в узде держать. Выплескивал животную суть на охоте, усмирял дикие порывы с Иррэ, а потом возвращался к Славушке, и мы продолжали обучение.
Кровь давал сначала по капле в седмицу, повторяя полный оборот Луны, увеличивая до нескольких капель с каждым новым витком, пока до глотка небольшого не дошли.
Каждый раз моё сердце съеживалось от ужаса, что вот-вот доза окажется фатальной, и я лишусь Славки, но она переживала яд достойно. Тошнило, мутило, слабость в теле… и при этом мелкая терпела изнурительные тренировки. Не упрекала, не молила — была рада, ежели приходил, и тосковала, ежели держался в стороне.
Это ощущал нетерпимым щемлением в груди, до вырывающегося из пасти волчьего воя.
Но я даже не смел думать о том, чтобы показать слабость!
Просто душил в зародыше любые чувства окромя обязательства, и с тихим удовольствием отмечал изменения в ней и в себе…
Она старалась быть спокойной и сдержанной, но была непредсказуема в своей чистоте и невинности — каждой встречи была так рада, что со временем стала утягивала в диковатые игры с обжиманием и поцелуями. А ещё у меня за ушками любила чесать, загривок когтями вздыбливать, просто гладить, нежности и глупости шептать, аль думать. Не страшилась меня, словно с любимой игрушкой играла.
Я сам того не замечая, привык к её рукам, хотя всячески избегал сближаться — не просил нежности и прикосновений. Я — Зверь. Хищник. Волколак! Негоже мне урчать от оглаживаний аки псу ручному, в руках хозяина, но в глубине души… ждал этого тепла. И даже глаза закрывал, отравленный теплотой ощущений.
Меня это и злило, и бесило, и озадачивало.
Первую ошибку сделал в тот день, когда на неё глянул во младенчестве. Повторил, когда согласился её обучать. А теперь по накатанной шло, но по моему плану, хоть и с некоторыми деталями, коих не мог просчитать.
И всё чаще себя уверял, ещё раз, и я проучу мелкую, но вместо порки, показательного наказания, вновь позволял меня в объятия загрести, вернее повиснуть на моей шее.