Больше она ничего уже не слушала, поцеловала отца и, опрокинув по дороге стопку бумаг, бросилась со всех ног к развесистой липе, у которой каждое утро, до того часа, когда поднималась с постели ее строгая матушка, она встречалась с красавцем Жоржем де Шаверни. Сей придворный кавалер дал ей обещание изучить своды законов и обычаев, расстался с богатыми нарядами дворянства, носителей шпаги, и заменил их строгой одеждой служителей правосудия.
— В черном вы мне гораздо больше нравитесь, — говорила ему Жанна.
Она говорила неправду, но благодаря такому невинному обману ее любимый меньше печалился, что навсегда распрощался с кинжалом. И вспомнилось графине, какими хитростями она защищала от суровой матери счастье невинной, дозволенной и взаимной любви. Свидания в саду, когда без свидетелей так свободно шла беседа; беглые объятия, похищенный поцелуй — словом, все наивные залоги нежной и чистой любви. Словно во сне Жанна д'Эрувиль перенеслась в светлые дни, когда она корила себя за то, что слишком стала счастлива, и мысленно она покрывала поцелуями прекрасное юношеское лицо, озаренное блеском огненных глаз. Она полюбила Жоржа де Шаверни, он был беден, но сколько сокровищ обрела она в его доброй и мужественной душе! И вдруг отец Жанны скончался. Шаверни не сделали его преемником, а тут запылало пламя гражданской войны. Заботами Шаверни его возлюбленная с матерью нашли себе тайное убежище в маленьком городке Нижней Нормандии. Вскоре умерли один за другим несколько родственников Жанны, и благодаря доставшемуся от них наследству она стала одной из самых богатых невест во Франции. Но вместе со скромным достатком пропало и счастье. Появилась свирепая и страшная фигура — граф д'Эрувиль: он попросил ее руки. Словно грозовая туча, таящая в себе молнии, простерла свой траурный покров над сокровищами земли, позлащенными солнечным сиянием. Бедняжка графиня старалась отогнать воспоминания о тяжелых сценах, вызванных долгим ее сопротивлением, о слезах отчаяния, пролитых ею. Страшным видением предстала перед ней картина пожара, охватившего весь городок. Потом гугенота Шаверни бросили в тюрьму, ему грозили пытки и ужасная казнь. И вот пришел страшный вечер, когда ее мать, бледная, как смерть, бросилась к ногам дочери: «Ты можешь спасти своего брата». Жанна уступила... И ночью уже явился граф, еще покрытый кровью жертв, убитых им в сражении; все готово, все к его услугам: священник, свечи и церковный алтарь. Жанну обрекли несчастью. Зато Шаверни выпустили из темницы. Едва удалось ей проститься с прекрасным юношей.
— Жорж, если ты любишь меня, никогда не ищи со мной встречи!
Она все еще слышит удаляющиеся шаги благородного своего друга. Никогда она с тех пор его не видела, но хранила в глубине сердца его прощальный взгляд: он часто снился ей и чистым светом озарял ее сны.
Как кошка, запертая в клетку льва, молодая супруга графа повсечасно опасалась страшных когтей своего повелителя, всегда грозивших ей. Графиня не решалась даже надевать в иные дни, отмеченные нежданным празднеством, те одежды, которые носила девушкой, те платья, в которых ее видел любимый. Ведь теперь, чтобы стать счастливой, ей следовало забыть прошлое и не думать о будущем. «Мне кажется, я ни в чем не виновата, но если граф признает меня виновной, значит, так оно и есть. А может быть, я и в самом деле виновата? Разве пресвятая дева не зачала без...»
И в эту минуту, когда в голове бедной женщины все мешалось и мысли ее блуждали в мире фантазии, она в простоте души приписала взорам своего возлюбленного, вложившего всю жизнь свою в прощальный взгляд, ту силу, которой исполнено было явление богоматери архангела в день благовещения. Такое предположение, достойное дней невинности, к которым она перенеслась в мечтах, рассеялось при омерзительном воспоминании: супружеская близость с графом д'Эрувилем была для нее горше смерти. Бедняжка не могла сомневаться, что дитя, шевелившееся у нее под сердцем, законный ребенок графа. Во всем своем ужасе предстала перед нею страшная сцена первой брачной ночи, за которой последовали другие ночи и столько печальных дней!
— Ах, бедный Шаверни! — шептала она, проливая слезы. — Ты был такой кроткий и ласковый, ты всегда делал мне только добро!
Она обратила взгляд на мужа, словно желая увидеть в его чертах залог милосердия, купленного ею столь дорогой ценой. Граф уже не спал. Желтые глаза его, светившиеся, как у тигра, блестели под лохматыми бровями, и еще никогда взгляд их не был таким свирепым, как в это мгновение. Встретив этот страшный взгляд, графиня юркнула под одеяло и замерла, не смея пошевелиться.
— Почему вы плачете? — спросил граф, отдергивая одеяло, под которое спряталась его жена. В грубом его голосе, всегда так пугавшем графиню, звучала притворная мягкость, породившая у нее обманчивые надежды.
— Мне очень нездоровится, — ответила она.
— Нездоровится? Так что же, милочка, разве это преступление? Отчего вы дрожите, когда я смотрю на вас? Увы! Как добиться вашей любви?
И глубокие складки легли на его лбу меж бровей.
— По-прежнему я внушаю вам только ужас, я это вижу, — сказал он со вздохом.
Уклонившись от ответа по инстинкту слабых душ, графиня прервала мужа и, застонав, воскликнула:
— Боюсь, что у меня прежде времени будут роды! Вечером я все бегала по скалам, и, верно, мне это повредило.
Услышав эти слова, сир д'Эрувиль бросил на жену столь подозрительный взгляд, что она вздрогнула и густо покраснела. Страх, который питала к нему эта робкая женщина, граф принял за угрызения совести.
— Но, может быть, у вас настоящие роды начинаются? — спросил он.
— А что тогда? — прошептала она.
— Да то, что и в том и в другом случае нужен искусный лекарь, и я сейчас отправлюсь за ним.
Он произнес это с таким мрачным видом, что графиня вся похолодела и, упав на подушки, застонала, скорее скорбя о горькой своей участи, нежели боясь предстоящих мук. Ее стенания окончательно убедили графа, что подозрения, зародившиеся в его душе, верны. С подчеркнутым хладнокровием, которому противоречили его жесты, его голос и взгляд, он вскочил с постели, накинул на себя халат, лежавший на кресле, и прежде всего запер дверь, прорезанную возле камина и соединявшую эту парадную опочивальню с приемными покоями, которые выходили на главную лестницу
Увидав, что муж вынул из замочной скважины ключ и оставил его при себе, графиня затрепетала, предчувствуя какую-то беду; потом она услышала, что он отпирает противоположную дверь, которая вела в другую опочивальню, где спали графы д'Эрувили в те ночи, когда они не удостаивали супругу своим посещением. Графиня только понаслышке знала о назначении этой комнаты: ревность всегда держала графа возле жены. Если какой-нибудь военный поход вынуждал его расстаться с брачным ложем, он оставлял в замке аргусов, и непрестанное их шпионство свидетельствовало об оскорбительном недоверии графа. Настороженно прислушиваясь, Жанна старалась уловить малейший шум, но больше не услыхала ничего. Граф вышел в смежную с его спальней длинную галерею, расположенную в западном крыле замка. Его двоюродный дед, кардинал д'Эрувиль, большой любитель печатного слова, собрал в этой галерее библиотеку, примечательную по числу книг и красоте переплетов, и принял меры предосторожности, являвшиеся выдумкой одиночества или же монашеского страха. Стоило дернуть серебряную цепочку, и отходящие от нее потайные проволоки сотрясали колокольчик, висевший над изголовьем кровати верного слуги. Граф дернул за цепочку, и вскоре по гулким каменным плитам застучали сапоги и зазвенели шпоры графского конюшего, — он поднимался по винтовой лестнице, устроенной в высокой башне, в западном углу замка, со стороны моря. Услышав его шаги, граф отодвинул железные засовы и, отперев замок потайной двери, через которую галерея сообщалась с башней, впустил в святилище науки рубаку, крепким сложением своим и видом достойного своего господина. Еще не проснувшись как следует, он шел безотчетно; в руке он держал роговой фонарь, так слабо освещавший длинную галерею, что фигуры конюшего и графа вырисовывались в полумраке, словно два привидения.
— Седлай моего боевого коня, живо! Поедешь со мной.