Скромность не помешала мне отметить произведенное на майора впечатление. Мои рассуждения были восприняты почти как сенсация века. Тем неожиданней прозвучал его вопрос:
— А почему, собственно, вы мне все это рассказываете?
Вот тебе и на! Нет, с милицией все-таки трудно разговаривать. Получается, выкладываешь все как на духу — и в результате тебя же только больше подозревают!
— А потому, пан майор, чтобы помочь вам распутать это запутанное дело. Ведь я же вижу, что вы меня в чем-то подозреваете, поэтому в моих интересах быстрейшее раскрытие дела. Узнаете правду — и тем самым с меня автоматически снимется вина. А еще я вам чистосердечно рассказываю все в надежде и от вас кое-что узнать. Поверьте, происходящее интересует меня не меньше вас, мне совсем не нравится быть замешанной в том, о чем я не имею ни малейшего понятия.
— Разве вы не можете обо всем просто узнать от своих знакомых?
— Обо всем не могу. От знакомых я узнаю по кусочку, и это лишь еще больше меня запутывает. Обо всем знаете лишь вы.
— Ха-ха! — вырвалось у майора с горьким сарказмом. — Я все знаю! Нашли время шутить!
— Какие там шутки! Мне тоже не до них. Почему вы считаете, что все эти преступления совершают мои знакомые? Были они до сих пор порядочными людьми, а тут что-то на них нашло? Интересно, с чего бы?
— Вот-вот! — подхватил майор, вмиг забыв о горьком сарказме. — Именно, с чего бы? Что-то произошло, и я головой ручаюсь — вы знаете что. Ведь вам известно много, поразительно много, и все через ваших знакомых. Постарайтесь вспомнить событие, которое настолько повлияло на них, настолько изменило характеры, что заставило пойти на преступление. Ну?
— Не знаю ничего такого, — мрачно ответила я. О тайне Мартина я майору не сообщила, решила не выдавать ее ни за какие сокровища в мире, раз уж обещала. Не сообщила и о вонючке, о ядерщиках, о знамени, но вряд ли все это можно зачислить в разряд событий. — Да, вот вы сказали: заставило их пойти на преступление. О каком преступлении вы говорите? Если об убийстве Дугкевича — исключено. Ни один из моих знакомых не способен на это. Другое дело — валютчиков обирать, но тоже сомневаюсь, ни один из них для этого не годится.
— Может, сам и не годится, так наймет таких, что годятся.
— Таким надо платить. Откуда им взять деньги?
— И вы считаете, что, например, пану Ракевичу тоже неоткуда взять?
Я задумалась. Если честно, Гавел частично соответствовал образу предполагаемого злоумышленника, но только частично, поэтому было бы непорядочно все подозрения направлять на него.
— Пан Ракевич найдет, откуда взять, — пришлось признаться. — Но я не вижу абсолютно никакой причины, ради которой он, умный и расчетливый, ввязался бы в эту глупую историю. Зачем ему это? Такой риск, такие хлопоты, столько опасностей — и ради чего? Денег у него и так куры не клюют. А если даже Гавел и ввязался, то как вы объясните деятельность благородного Вишневского? Здоровая конкуренция?
— Надо различать две стороны аферы, — вдруг сказал майор, напряженно вглядываясь в какую-то точку за моей спиной. — Одна охватывает черный рынок и его деятелей, другая крутится вокруг вас. Где-то они сходятся, стыкуются, так сказать. Я твердо уверен, мне вы не сказали правды, что-то скрываете, готов даже допустить — скрываете неумышленно. Рассказали вы порядочно, благодаря вам для меня многое прояснилось. Что ж, подожду, может, припомните и остальное. И очень просил бы сделать это поскорее. А сейчас я спущусь вместе с вами за запиской.
Я ничего не ответила, неприятно удивленная излишней проницательностью майора. Мы спустились к машине, и мне удалось разыскать в бардачке донос на Рябого. Записка даже не очень помялась. На вопрос, какого числа ее воткнули за «дворник» на ветровом стекле, я смогла ответить довольно точно: на следующий день после того, как Павел вывихнул ногу. Павел получил бюллетень на три дня, так что дату легко установить у него на работе. Майора такая информация как будто удовлетворила.
* * *
Не успела я упорядочить мысли после интересного разговора с майором, как на следующий день позвонил Лелик.
— Слушай! — В трубке метался его полный панического страха голос. — Слушай, случилось такое... Такое страшное... я... Я получил... Я сегодня получил...
— По морде? — не выдержала я.
— Что? Нет, не по морде. Слушай...
— Да слушаю же!
Лелик безуспешно пытался справиться с охватившим его ужасом и в то же время информировать о нем в законспирированной форме. Его драматический, прерывистый шепот и не совсем исправный телефон делали нашу беседу весьма тягостной.
— Может, это... утка, ты как... думаешь? Хотят меня разыграть? — допытывался он.
Я не расслышала толком, но из того, что он мне сказал, живо представила себе смертельно перепуганного, взъерошенного Лелика с живой взъерошенной уткой в руках.
— А утка какая? — пыталась я уточнить и хоть что-то понять.
— Заказная, — замогильным голосом ответил Лелик.
Услышав такое, я утвердилась в мысли, что Лелик явно не в себе. Поэтому больше не стала ни о чем спрашивать, на всякий случай только предупредила:
— Учти, я ее щипать и потрошить не буду, так что на это не рассчитывай.
Кажется, Лелик был так же ошарашен, как и я.
— Что? Кого щипать? Зачем ее щипать? Как это... Я не понимаю...
— Я говорю, что не собираюсь щипать твою утку.
— Какую утку?
Боже, пошли мне терпения!
— Ты же сам только что сказал, что получил заказную утку. Неужели живую?
— Да нет, почему живую? Мертвую! То есть не очень... Запечатанную. То есть не то... Слушай, может, я лучше приеду к тебе?
При мысли, что ко мне домой явится не совсем нормальный Лелик с какой-то странной птицей, стало не по себе. Лучше не рисковать.
— Пожалуй, лучше я сама приеду к тебе! — твердо сказала я. — Ты из дому говоришь?
— Что ты! Как можно? Я говорю из... из этой... ну, из конуры.
— Откуда?!
— Тише, не кричи так! Я специально звоню из ко... то есть будки.
— Но домой-то ты вернешься?
— Не знаю... Вернусь, наверное... Ну да, вернусь, конечно.
— А где ты сейчас?
— Я же сказал — в ко... то есть в будке.
— Это я уже поняла, господи боже мой! А где твоя конура... Тьфу! Где твоя будка находится?
— На улице.
Не надо нервничать, не надо на него кричать. Он и так чем-то расстроен. Попробую говорить с ним спокойно и ласково.
— На улице, хорошо. А на какой?
— Когда тут целых две улицы...
— На перекрестке, что ли?
— На пере... Нет, до перекрестка еще немного...
— Очень хорошо, значит, не на самом перекрестке. Тогда на какой улице?
— На... ну... на... как ее... улица Круча.
— Вот, молодец, улица Круча. Значит, недалеко от твоего дома?
— Нет, близко. Я звоню из ближайшей будки. Выбежал на улицу и звоню. Сейчас вернусь домой.
— Замечательно. Я буду у тебя через пятнадцать минут. Иди домой и жди меня. Никуда не выходи. Пока!
— Пока! — слабым, как эхо, голосом отозвался Лелик, видимо совершенно не способный самостоятельно что-либо предпринять.
Наверное, все время, пока я ехала, он ждал меня под дверью, потому что распахнул ее, прежде чем я сняла палец со звонка.
— Так что же ты получил? — уже с порога спросила я.
— Ти-и-ше! — нервно прошипел Лелик. — Я ничего не понимаю и теперь не знаю, как быть. Вот, получил бандероль, распечатал — и видишь... Может, это шутка, ты как думаешь?
Войдя в комнату, я увидела на столе довольно большой разорванный конверт, из которого высовывалась толстая пачка стодолларовых банкнотов. Настроившись на утку или какую-то другую домашнюю птицу, я в первый момент ничего не поняла, безмолвно переводя взгляд с Лелика на доллары и обратно.
— Что это значит? Ты нашел свои доллары?
— Как это нашел? Ничего я не нашел, и вовсе я их не нашел, — волновался Лелик. — Где я их мог найти? Это пришло по почте. То есть нет... не так... по почте пришло извещение, домой пришло, понимаешь? Я пошел на почту, а там получил это! На почте? Понимаешь?