В этот час, трудно понять отчего, Владиславу пришла на память одна весна. Ему вспомнилось, как давно, в детстве, после сильного дождя он выбежал в сад. Трава, вчера еще блеклая, сегодня сверкала, как смарагд; деревья, вчера покрытые почками, сплошь зеленели молоденькими листьями. На земле стояли лужи, на небе сияла радуга, и в душе ребенка пробудилось чувство, которое он еще не умел назвать.
Все это представилось ему в мельчайших подробностях, и, воодушевленный воспоминанием, он тут же обнял и расцеловал жену, а она, бросив беглый взгляд на занавеску, сквозь нее заметила в окне напротив остроконечный колпак с кисточкой и желтое лицо лукавого старикашки.
Тощий старик смеялся, как бывало, только еще сильнее щурил глаза, но на этот раз Эленка не гневалась на него. Так уж милостью божьей устроен наш мир: молодые мужья радуются пятирублевкам, молодые жены — мужьям, а старички — радости молодых!
III. Призраки
Два дня спустя у молодоженов было еще целых три рубля, но по-прежнему никаких видов на работу. Несмотря на то, они веселились сегодня, как дети, и не без причины. С ними за чаем сидел старый и верный друг Владислава, он же свадебный дружка, Юзеф Гродский, проездом с Уральских гор в Лондон задержавшийся на несколько часов в Варшаве.
Гродский, инженер по образованию, уже полгода, как жил на самой границе Азии, зарабатывал деньги. Низкорослый белокурый толстяк, с оглушительным голосом и еще более оглушительным смехом, он был энергичным, ясного ума и добрейшего сердца малым. Вильских он любил, как родных, и привез им в подарок из далеких краев две китайские чашки, маленький золотой самородок и обломок малахита.
Теперь, сидя с нашими друзьями за чаем, он рассказывал о своих приключениях и, закончив, обратился к ним со следующими словами.
— Так-то! Ну, а как ваши дела? Я хоть и заработал свои шесть тысяч, но в стране, где к носкам и носовым платкам относятся с подозрением, человеку, который хочет жить по-европейски, приходится много тратить. Еле-еле сколотил тысчонку и сегодня положил ее в варшавский банк. Бедность — а?
Услышав это, Эленка с невыразимой горечью обратила на мужа свои ласковые голубые глаза, а Владислав чуть-чуть нахмурил бровь. Гродский, на лету перехватив безмолвную беседу бедных людей, кое-что понял и сказал:
— Столько хлопот у меня со всеми этими делами! Заказали мне проект паровой лесопилки и паровой мельницы. Я, знаете ли, придерживаясь принципа: дери лыко, пока лето не ушло, — беру оба подряда, по триста рублей за каждый, и деньги вперед. Теперь, в наказание, изволь искать техника, который бы их выполнил, а времени нет.
— Так, может быть, Владик?.. — поспешно вмешалась Эленка, заливаясь ярким румянцем.
Владислав сидел как на иголках.
— Владик? — ответил Гродский. — Да я с величайшей охотой поручил бы ему эту работу, только бы он соблаговолил взяться. Ну, что, Владислав?
— Возьмусь!
— Браво! Я думаю, для заключения сделки нам с тобой довольно двух слов. Указания и деньги ты получишь немедленно. — С этими словами инженер достал из кармана сказочной величины бумажник, битком набитый деньгами, векселями, записными книжками, вынул оттуда листок, сплошь покрытый цифрами, и шесть сторублевых ассигнаций и положил на стол.
— Ты даже не знаешь, как ты нас выручил! — воскликнул Владислав, крепко пожимая Гродскому руку; и рассказал ему о своем положении.
— Негодники! — воскликнул инженер. — Да написали бы мне, я одолжил бы вам несколько сот рублей на год, на два, без процентов!
После изъявлений благодарности и взаимных уверений в дружбе предмет разговора переменился.
— Послушай, Владислав, а как там с нашими планами насчет общества и фабрики? — со смехом спросил Гродский.
— Дозревают в письменном столе! — ответил Владислав в том же тоне.
— Знаете ли вы, — сказал инженер, обращаясь к Эленке, — что ваш муж ежедневно создавал какой-нибудь новый проект, и непременно филантропического свойства, хотя и вполне разумный. Среди прочих был один, которым он нас прельщал еще в училище, а именно: чтобы мы, вернувшись на родину с кой-какими деньгами, основали фабрику полотна.
— Для которой у вас есть сейчас тысяча рублей, а у Владислава — жена, — перебила его Эленка.
— Что ж, и это капитал, — согласился Гродский. — Так вот, должен вам сказать, что мы твердо решили при помощи нашей фабрики вытеснить заграничные полотна и решительно преобразовать все отечественные предприятия подобного рода. У Владислава была запроектирована новая вентиляционная система, далее — участие рабочих в прибылях, пенсии. Затем — читальня для взрослых, какая-то необыкновенная школа для детей и что-то вроде курсов для практикантов.
— Мечты! — с грустью заметил Владислав.
— Позволь тебе сказать, — возразил Гродский, — что эти наши юношеские мечты мне куда милее пьянства и разнузданности немецких буршей. Скажу тебе больше — эти твои фантазии учили нас думать на чужбине о родном крае и его нуждах, и именно этими фантазиями ты завоевал наши сердца. Не опускай же рук. Не осилим фабрику, так построим показательную кузницу; не осилим училища, так попробуем открыть образцовую мастерскую. Я и не думаю сдаваться. Я теперь на верном пути к состоянию и даю слово, что, как только оно перевалит за десять тысяч, я тебе еще напомню о твоих планах.
У разговорившегося инженера глаза так и сверкали. Лицо его выражало энергию, воодушевление и, главное, такую веру в свои силы, какой, увы, уже недоставало пришибленному жизнью Владиславу.
— Сколько же это денег надо на фабрику! — отозвалась Эленка, качая головой.
— Конечно, много! И все же, умей ваш муж ковать железо, пока горячо, давно бы уже он мог основать свою фабрику.
— Я? Каким же образом? — с удивлением спросил Владислав.
— Ха-ха! Не помнишь, душа моя! — воскликнул Гродский. — Надо было думать о фабрике полгода тому назад, когда в тебя была влюблена пани Вельт…
— В меня?.. Пани Вельт?.. — повторил совсем уже растерявшийся Владислав.
— О, простачок! О, невинный ягненок! — выкрикивал Гродский. — Все на свете знали, что эта милейшая дама без памяти от него, а он не знает об этом и поныне! Ха-ха-ха!
Прислушиваясь к разговору, Эленка позабыла о самоваре, и горячая струя перелилась через край стакана. Благодаря этому мелкому происшествию беседа приняла иное направление, и Владиславу удалось скрыть свое смущение, такое же сильное, как и неожиданное.
Около одиннадцати Гродский, который завтра утром должен был уехать, распрощался с друзьями, напоследок сказав им:
— Пани Элена! Я вас возненавижу, если в трудную минуту вы не обратитесь ко мне. Я человек прямой, церемоний между своими не признаю, и кого люблю, так уж всем сердцем.
Растроганная Эленка сердечно пожала ему руку.
— Ну, а ты, Владислав, — продолжал инженер, — берись за дело, хватай его за горло и выжимай деньги! Честное слово, ты единственный человек, бездельник ты этакий, в чьих руках я с радостью видел бы миллионы, — знаю, ты тут же бы их и спустил, но с пользой для себя, для общества и для близких!