Уязвимость моего положения и интимность мест, куда он засовывает свой язык — это просто безумно. Не могу поверить, что позволяю это. Но мне слишком хорошо, чтобы все останавливать. Я чувствую себя грязной и непослушной, и мне это чертовски нравится.
Пока он трахает меня своим языком, он протягивает руку и трет мой клитор.
О боже, у меня такое чувство, что я годами ждала, когда он снова это сделает. Я так долго думала о нем, что через несколько секунд почувствовала приближение кульминации, безжалостный стремительный рывок к тому освобождению, которого, как я боялась, я больше никогда не испытаю.
Данте еще глубже зарывается лицом в мои самые нежные места. Он использует свои толстые, грубые пальцы, чтобы тереть, нажимать и ублажать меня именно так, как он хочет.
Согнувшись вот так, моя голова опущена к лодыжкам, и вся кровь приливает к мозгу. Когда я начинаю кончать, мне кажется, что у меня аневризма. За моими закрытыми веками взрываются фейерверки, и я понятия не имею, кричу ли я так же громко, как в своей спальне. Боже, я надеюсь, что нет.
Оргазм пронзает меня даже сильнее, чем раньше. Я падаю, и только огромные руки Данте, обнимающие меня, спасают меня от падения на землю.
Он прижимает меня к своей груди. Я обмякшая, а он крепкий, как дуб.
Когда я снова могу видеть, он помогает мне надеть платье. Мое нижнее белье пропало, его невозможно найти в темноте.
— Тебе понравилось? — спрашивает он меня.
— Да, — отвечаю я своим самым приличным тоном. — Это было очень приятно.
Данте смеется. Я впервые слышу его смех — глубокий рокот, который вибрирует в его груди.
— Хочешь прокатиться? — спрашивает он меня.
— С радостью.
6. Данте
Я веду Симону к своей машине. Это всего лишь старый Бронко, потрепанный и серого цвета. В моем бизнесе лучше не ездить на шикарной машине. Лучше не привлекать слишком много внимания. Кроме того, я бы не поместился в какой-нибудь крошечный спортивный автомобиль.
Симона, кажется, не возражает. Она секунду стоит у своей двери, не прикасаясь к ручке. Я понимаю, что она ожидает, что я открою ее.
Я наклоняюсь вперед, чтобы схватить ее в ту же секунду, что и она. Мы сталкиваемся друг с другом, что никак меня не затрагивает, но чуть не сбивает ее с ног. Она краснеет и говорит:
— Извини, это было…
— Нет, я понял, — говорю я
Я никогда раньше не открывал дверь девушке. Я даже не думал об этом.
Я не совсем из тех, кто встречается. Я больше из тех, кто напивается в баре, и если кто-то посмотрит на меня, я, пожалуй, отведу ее домой.
Я люблю женщин так же, как люблю бургеры — если я голоден и есть что-нибудь в наличии, то я съем.
Симона не бургер.
Она — блюдо из десяти блюд, если бы я голодал пятьдесят лет.
Она могла бы вернуть меня к жизни, даже если бы я был бы почти мертв.
Она забирается на пассажирское сиденье, оглядывая потрескавшиеся кожаные сиденья, потертый руль и маленькую плетеную ленту, свисающую с зеркала заднего вида.
— Что это? — спрашивает Симона, указывая на нее.
— Это браслет дружбы. Моя младшая сестра сделала его для меня. Но она сделала его по размеру своего запястья, поэтому оно мне не подходит, — усмехаюсь я.
— У тебя есть сестра? — удивленно спрашивает Симона. Как будто она думала, что меня воспитали горные тролли.
— Ага, — говорю я, включив заднюю передачу. — У меня есть младшая сестра и два брата.
— О, — вздыхает Симона. — Я всегда хотела, чтобы моя семья была большой.
— Нет такой семьи, как итальянская, — говорю я. — У меня так много дядей, двоюродных братьев и людей, которые думают, что мы родственники, потому что наши прапрабабушки и прапрадедушки родом из одного города в Пьемонте, что ими можно было бы заполнить весь чертов город.
— Ты всегда жил здесь? — говорит Симона.
— Всю свою жизнь.
— Я завидую, — говорит она.
— О чем ты? Ты побывала везде.
— Гость везде, гражданин нигде, — говорит Симона. — Ты знаешь, что у нас никогда не было дома? Мы арендуем эти дворцы… но всегда временно.
— Ты должна прийти ко мне домой, — говорю я. — Он такой старый, что, наверное, пустил корни.
— Я бы хотела его увидеть, — говорит она с неподдельным волнением. Затем она спрашивает:
— Куда мы теперь направляемся?
— Куда бы ты хотела поехать?
— Я не знаю, — колеблется она. — Ты боишься, что тебя увидят со мной?
— Нет. А ты?
— Немного, — честно говорит она. — У моих родителей есть для меня маршрут. Уилсон возит меня везде, куда бы я ни поехала.
— Я отвезу тебя туда, где нас никто не увидит, — обещаю я. — Или, по крайней мере, никто из тех, кого ты знаешь.
Я везу нас в Лейквью, к старому кирпичному зданию с невзрачной дверью в середине переулка. Симона выглядит так, будто ей едва ли хочется выходить из машины, как только я припарковываюсь. Тем не менее, она следует за мной, кладя руку на сгиб моей руки, пока мы идем, держась за меня для защиты. Никто здесь не стал бы издеваться над нами, но мне нравится чувствовать, как она цепляется за мою руку.
Я дважды стучу в дверь. Через мгновение она приоткрывается ровно настолько, чтобы вышибала мог окинуть меня взглядом. При виде меня Тони расплывается в улыбке.
— Вот он, — говорит он. — Где ты был, Данте?
— Там, где не скупятся на оливки, дешевые ублюдки, — говорю я, хлопая его по плечу.
— Ты знаешь, что необязательно съедать целую банку оливок со своим напитком, — ухмыляется Тони. — Полагаю, тебя никогда не учили этому в школе.
Тони приподнимает бровь, глядя на Симону, прячущуюся за моей рукой.
— Данте, — говорит он. — Что ты делаешь с такой хорошенькой девушкой, как эта? Ты такой высокий, что она не видит твоего лица? Да ладно, милая, ты же знаешь, что можешь добиться большего, чем этот парень.
Симона выглядит слегка встревоженной, но годы светского воспитания не прошли даром. Она смотрит на меня снизу вверх, как будто впервые по-настоящему изучает мои черты.
— Он не так уж и плох, — говорит она. — Если прищуриться.
Тони смеется:
— Прищурься и в этом месте — тогда не заметишь дыр в ковре.
Он пропускает нас в бар.
The Room представляет собой частный клуб, насчитывающий всего триста членов. Папа и я — двое из них. Остальные — одни из самых закоренелых итальянских, ирландских и русских гангстеров в городе. И под закоренелыми я подразумеваю очень старых — я, вероятно, самый молодой участник, по крайней мере, за десять лет.
Вот почему я не беспокоюсь о том, чтобы привезти сюда Симону. У нее больше шансов стать свидетельницей сердечного приступа, чем перестрелки.
Кроме того, я подумал, что ей понравится атмосфера. Это крошечное помещение, темное как ночь, поскольку мы находимся под землей, если не считать слабого света затененных ламп на столе и зеленой неоновой вывески над баром. Здесь бархатные стулья малинового цвета, выцветшие ковры, старые обои и сплошная стена из темных, пыльных бутылок из-под спиртного, которые действительно могли стоять здесь со времен Сухого закона.