– Дай мне, боже, храбрости. Дай мне, боже, смелости. И… рассол для трезвости. А остальное я и сам как-нибудь.
Стащив с себя второй сапог, он поднялся на ноги и понял, что опоздал – погоня приблизилась настолько, что незаметно избавиться от обуви не выйдет. Быстро поменяв порядок действий, он остался стоять в санной колее, держа сапоги в руках.
Подъехавшие всадники разом осадили коней, уставившись на загадочного чудака.
– Эй, ты зачем того? – недоуменно крикнул один из тех, что был впереди, указывая плетью на обувь.
Петр криво усмехнулся и небрежно забросил один сапог в лес.
– А выбросил на кой? – потребовал ответа другой всадник.
Сангре вместо ответа достал из-за пазухи крест, бережно поцеловал его и… в удивленной тишине с силой метнул в другую сторону второй сапог. Дождавшись, когда он зароется в снежном сугробе и взгляды вновь переместятся на него, Петр протянул к ним руки и завопил:
– Дети мои! Гегемоны неслыханной отваги и железной воли, безжалостные к себе и врагам феодализма! С глубокой верой в наилучшее и с огромной надеждой в предстоящем интересе явился я к вам. Ваши гордые сердца всадников Апокалипсиса, коим не присущ старческий маразм и чужда сентиментальность к страданиям…
Слова звучали громко и отчетливо, но никто их не понимал. В смысле каждое второе само по себе было ясно, а вот в сочетании с остальными – увы… Впрочем, Сангре тоже понятия не имел, что за ахинею он несет, зато хорошо знал иное: продержи он их пяток, а лучше десяток минут и Улан спасен. И он очень старался.
– Никак юрод, – донеслось до него осторожное перешептывание.
– А разве не он на коне недавно сидел? – осведомился какой-то скептик.
– Да не-е, те в полушубках, а ентот в одной рубахе. Да и нельзя им на лошадях-то, – авторитетно возразил бородач в первом ряду. – Уж я-то знаю, они повсюду пешком хаживают. Он, поди, тута, в лесу живет, а ныне услыхал нас и вышел.
– Такие окромя чумазого дырявого рубища ничего не носят, – продолжал сомневаться скептик, – а на ентом все чистое и не драное.
– Не иначе добрые люди приодели, – нашелся бородач.
– А чего разулся-то? Холодно.
– Это тебе холодно, а ему Христос ножки греет.
«Если бы грел, – тоскливо подумал Сангре. – А ведь придется и дальше в том же духе. А-а, была не была. Лучше остаться с обмороженными ногами, чем с отрезанной головой. Коль пошла такая пьянка, режем хрен на огурцы», – и он, не прерывая своей речи и ухитрившись даже обыграть предстоящее разоблачение, принялся стягивать с ног онучи.
– Исус[5], страдалец, завсегда босым ходил, потому и нам, грешным, негоже сим смердячим саваном стопы окутывать, – завопил он, запуская их вслед за сапогами.
– Видал, видал, чего творит-то, – зашептались всадники.
– Мороз-то нешутейный, а ему плевать.
– Точно, божий человек.
Увы, божьим человеком Петр не был и босиком отчаянно мерз, но нет худа без добра – голос его непроизвольно возвысился и он продолжил вещать дальше:
– Чада мои! Здесь, на этой, богом освященной земле, где не ступали копыта диких Гогов и Магогов, заклинаю вас…
Следующие минуты, казалось, тянулись бесконечно и впервые в жизни Сангре ощутил: еще немного и он начнет запинаться, а это никуда не годилось – хуже запинающегося проповедника только пьяный ваххабит. Увы, но Апокалипсис маме Гале он почти не читал – та не любила ужастиков, а все прочее из Библии, что ему запомнилось, включая мудрого Екклезиаста или поучительные притчи Иисуса Навина, не годились. Тут требовалось нечто грозное, суровое, держащее в напряжении, чтоб мороз по коже, озноб по спине, испарина на лбу.
Неожиданно в памяти всплыл киношный Хома Брут, читавший по панночке, и Петр, недолго думая, пустил в ход кусочки псалмов, на ходу компонуя их друг с другом и не побрезговав даже отчаянным финальным воплем философа:
– Образумьтесь, бессмысленные!
Правда, и эти резервы вскоре подошли к концу, но тут вдали со стороны Берестья ему послышался глухой топот копыт и возликовавшего от близости подмоги Петра мгновенно осенило, что еще можно сделать. Мысленно возблагодарив автора, он громче прежнего завопил:
5
До реформ Никона в еврейских именах на Руси не было принято упоминать сдвоенные гласные и согласные, а потому Иисус был Исусом, Ребекка – Ребекой, Авраам – Аврамом и т.д.